Разгадайте мне эту загадку и позвольте мне вернуться к обеду мистера Фарнеби, ожидавшему на столе.
Слуга распахнул дверь гостиной, и самый почетный гость повел мистрис Фарнеби в столовую. Я начал наблюдать за тем, что происходило вокруг меня. Не приглашали ни одной дамы, а мужчины все были уже пожилые. Я тщетно искал прелестную племянницу. Она, может быть, была нездорова? Я осмелился задать этот вопрос мистеру Фарнеби. Он ответил мне не очень любезно.
– Вы ее увидите за чайным столом, когда мы пойдем в гостиную. Молодым особам не место на званых обедах.
Когда я вышел в залу, я взглянул наверх, не знаю почему, может быть, на меня подействовал магнетизм. Во всяком случае я был вознагражден. Красивое, молодое лицо наклонилось над перилами и тотчас скромно спряталось. Кроме меня и мистера Фарнеби, все были еще в столовой. Уж не на молодого ли социалиста она смотрела?
Опять прервал письмо, благодаря перемене в погоде. Туман исчез, лакей гасит газ, и сероватая мгла врывается в комнату. Я спросил идет ли еще дождь. Он улыбается, потирает руки и говорит.
– Кажется, скоро прояснеет, сударь. – Волосы этого человека седые, он всю жизнь был официантом в Лондоне и все-таки весело смотрит на жизнь. Сколько силы и ума потрачено на пустяки!
Ну, теперь расскажу об обеде Фарнеби.
– Мне еще тяжело, Руфус, когда я думаю о нем. Так много было блюд, а мистер Фарнеби непременно требовал, чтоб ели всего. Его взор останавливался на мне, если я оставлял что-нибудь на тарелке и, казалось, говорил: „Я заплатил за этот роскошный обед и хочу, чтобы вы его ели“. В меню обеда было напечатано, какие вина мы обязаны пить после каждого блюда. Уже в самом начале обеда я попал в беду. Вкус хереса, например, мне положительно противен, а Рейнвейн превращается в уксус, когда я его глотаю. Я спросил вина, которое мог пить. Вы бы посмотрели на лицо мистера Фарнеби, когда я нарушил порядок его обеда! Это был единственный забавный случай во время пира, заставивший меня на минуту забыть о миссис Фарнеби. Взор ее выражал ту же тоску и отчаяние, мысли, очевидно, были очень далеки от всего происходившего вокруг нее. Она засыпала и смущала гостей, сидевших по правую и левую ее сторону, целым градом рассеянных вопросов, так же как смущала меня. Я узнал, что один из этих господ адвокат, а другой судохозяин из их ответов на рассеянные вопросы мистрис Фарнеби. Она не переставала есть, задавая вопросы. Ее здоровое тело требовало пищи. Она, вероятно, пила бы так же много, как ела, если бы ей это позволяли, но мистер Фарнеби иногда бросал на буфетчика взгляд, и буфетчик спокойно обносил ее. Еда и вино не произвели в ней никакой перемены, она могла есть бесконечно. Лицо ее нисколько не изменилось, когда она встала, повинуясь заведенному в Англии порядку, и удалилась в гостиную. Мужчины, оставшись одни, заговорили о политике. Сначала я слушал, думая почерпнуть какие-нибудь сведения.
В Тодморе мы читали о господствующем политическом положении средних классов в Англии со времени Билля о Реформе. Все гости мистера Фарнеби принадлежали к среднему классу коммерсантов и промышленников. Они все говорили очень быстро, я и старый господин, мой сосед, были единственными слушателями. Я просидел все это утро в курильной гостиницы, читая газеты. И что оке я услышал, когда начали разглагольствовать о политике? Я услышал, как все мысли передовых статей выдавались хладнокровно за свои собственные. Все отнеслись к обману с таким спокойствием и доверием, что мне стало стыдно за них. Ни один человек не сказал: я читал это сегодня в „Таймсе“ или „Телеграфе“. Ни у одного из присутствующих не было своего собственного мнения или, если оно было, его не высказывали. Ни у одного не хватило смелости сознаться в незнании дела. Постыдный обман, которому все будто сговорились верить, вот точное определение политических убеждений гостей мистера Фарнеби; я вывожу суждения не из одного этого случая, нет, я бывал в клубах и на публичных торжествах и везде я слышал то же, что и в столовой мистера Фарнеби.
Не надо быть пророком, чтобы видеть, что такое положение вещей не может продолжаться в стране, еще не окончившей своих реформ.
В Англии наступит время, когда будут выслушивать людей, имеющих убеждения, когда парламент будет принужден открыть им свои двери.
Вот вам взрыв республиканской свободы! Что думает о ней мой несчастный друг, ожидающий все время быть представленным племяннице мистрис Фарнеби? Я рассказываю по порядку, Руфус. Племянницу я увидел после политики и потому расскажу о ней после. Я сообщу вам сначала, что сказал о ней мой сосед, – странный старик, доктор, отказавшийся от практики, насколько я помню. Ему, по-видимому, так же, как и мне, надоело слушать извлечение из газет, он весь просиял, когда я заговорил о мисс Регине. Упоминал я ее имя? Если нет, знайте, что ее полное имя мисс Реджина Мильдмей.
– Я называю ее смуглянкой, – сказал старый господин. – У нее каштановые волосы, карие глаза и смуглый цвет лица. Нет, она не брюнетка, волосы ее слишком светлы, – она скорее шатенка, подождите, сами увидите! Она похожа на отца. Он был очень красив в свое время, мать его была иностранка. Мисс Регине дали такое странное имя в честь бабушки. Не обращайте на него внимания! Она прелестная особа. Выпьем за ее здоровье. – Мы выпили за ее здоровье. Вспомнив, что он назвал ее смуглянкой, я заметил, что она еще, вероятно, очень молода.
– Лучше того, – ответил доктор, – она во цвете лет. Я называю ее так по привычке. Пойдите, сами увидите.
– Хорошо она сложена?
– А вы, как турки, не довольствуетесь красивым лицом, а требуете еще хорошего сложения. Мы понравимся вам – мы высоки и стройны, с походкой богини. Горда ли она? О, нет. Это простая, добрая девушка. Она всегда одинакова, я никогда не видал ее не в духе, она никогда не злословит. Человеку, которому она достанется, можно позавидовать!
– Она уже помолвлена?
– Нет. У нее было много женихов, но она всем отказывала.
Она посвятила себя мистрис Фарнеби и любит только своих пансионских подруг. Великолепная девушка, всегда спокойная, задумчивая, невозмутимая. Передайте мне оливки. Представьте себе! Человек, открывший оливки, неизвестен, ему не воздвигли статуи ни в одном уголке цивилизованного мира. Я не знаю более разительного примера человеческой неблагодарности.
Я задал очень смелый вопрос, не об оливках, конечно.
– Мисс Регина не скучает в этом доме?
Доктор осторожно понизил голос.
– Многие женщины умерли бы здесь от скуки, но Регина в детстве вела очень тяжелую жизнь. Ее мать была старшей дочерью мистера Рональда. Старый негодяй до самой смерти не простил ей того, что она вышла замуж против его воли. Миссис Рональд тихонько от мужа помогала ей чем могла, но деньги все были у старого Рональда, он один мог распоряжаться ими. С самого раннего детства Регины в доме всегда была нужда.
