Три дня, подумала она с огорчением. Постареешь, пока дождешься.
Но она дождалась. Маша, горничная, пыталась удержать хозяйку, все всхлипывала и сморкалась в носовой платочек: «Одни, барышня, в такую даль! Что я Петру Евграфовичу скажу, когда спросят?»
— Я тебе сто раз втолковывала: он вернется не раньше чем на Пасху. И потом, я не одна, я с Петей.
Маша вздохнула, пакуя чемоданы.
— Оно, конечно… А все же боязно.
— Тебе что бояться? Ты-то дома остаешься.
Звякнул колокольчик у двери. Маша побежала открывать.
— Кто там? — крикнула Люба.
— Петр Яковлевич и Николай Николаевич пожаловали, — отозвалась горничная.
Появился шумный Петя, поигрывая легкой тросточкой. Не раздеваясь, лишь стряхнув капельки воды с модного пальто, прошел в гостиную и улыбнулся девушке:
— Извозчик ждет.
— Сейчас, сейчас. Последний чемодан остался… Маша, не стой же столбом!
Всего чемоданов было четыре. Кроме них была огромная шляпная коробка, два свертка с едой и дамская сумочка (косметика, разменные деньги, зеркальце с монограммой — память о матушке, носовые платки и гребни для волос). Только бы ничего не забыть, вертелась в голове тревожная мысль — всю дорогу до здания вокзала, пока лихой кучер на козлах покрикивал на зазевавшихся прохожих:
— Па-асторонись! Не извольте беспокоиться, ваше сясь-тво, с ветерком домчим!
На вокзале было людно и шумно. Молодой мужчина, почти юноша, одетый незаметно — в темное пальто, темные брюки и форменную фуражку, влился в толпу и мгновенно стал ее частью. Он купил папирос у мальчишки, газету с лотка и встал у стены под часами, рассеянно поглядывая вокруг.
Полчаса назад он еще сидел в маленьком дешевом ресторанчике на втором этаже. В центре грязноватой залы гуляли заезжие купчишки невеликого ранга (провернули удачную сделку), ближе к двери расположилась дама средних лет с гувернанткой (немкой или датчанкой — худой и чопорной, в старомодном кружевном чепце и с аскетическим желтым лицом, будто сошедшей с полотна эпохи ранней готики) и двумя детишками, изо всех сил старающимися вести себя прилично. Мужчина, скользнув по ним равнодушным взглядом, заказал рюмку водки, рыбный салат — и принялся смотреть в окно, на привокзальную площадь.
Заметив, что посетитель сидит уже второй час (рюмка была выпита едва ли наполовину, рыба и вовсе осталась нетронутой), официант подошел и почтительно спросил, не желает ли господин еще чего-нибудь.
— Нет, — равнодушно ответил посетитель. — Получите с меня. Впрочем, принесите карандаш.
«Чтобы расчистить поле для грядущего, — отрывисто писал он на салфетке (буквы ложились неровно, но он не обращал внимания на почерк, словно оставляя послание лишь для самого себя), — мир должен пройти через кровь, хаос и нищету. Гибель всего живого — дико, бесчеловечно, душа не принимает… Однако это единственный путь. Остальное — сытые иллюзии, попытка примирить языческую материю и христианское ее отрицание. Очищение огнем — вот настоящая тайна тайн…»
Последние буквы от торопливости трансформировались в прямую линию. Он бросил карандаш на стол, сунул салфетку в карман и порывисто вышел, завидев на площади перед вокзалом экипаж, который ждал все это время. Из пролетки выходили трое молодых людей: один высокий, тонкий в талии, со щегольскими усиками ниточкой, помогал девушке спуститься с подножки. Девушка была не красавицей в классическом понимании, но — здоровье, радость бытия, даже счастье в больших черных с поволокой глазах… Вон как она глядит на своего спутника, ясное дело, влюблена без оглядки. Третий, одетый как студент, пониже ростом и полный, в круглых очочках, вертел головой в поисках носильщика.
Наблюдая за троицей, мужчина спустился на перрон, ближе к стоявшему в ожидании отправления составу. Люди толкались, налетали друг на друга и тотчас разбегались, не подумав попросить извинения. Те, за кем он наблюдал, остановились у входа на платформу, чуть наособь, и, видимо, прощались: легкий, необязательный поцелуй в щеку (толстячок студент мучительно покраснел), последние фразы перед посадкой… Время растянулось и замерло, словно ленивая кошка на подоконнике. Мужчина вытер платком вспотевший лоб, сунул платок в карман и вытащил револьвер. Секунду постоял неподвижно, словно собираясь с духом, потом сделал шаг вперед и поднял оружие.
И наткнулся на взгляд.
Те самые глаза, словно крупные ягоды смородины в утренней дымке. Девушка смотрела на него, прямо в черную пасть револьвера (а вокруг по-прежнему шли и бежали люди, никто ни на кого не обращал внимания). Он приготовился выстрелить… Однако указательный палец не послушался, будто окоченев на морозе.
Так продолжалось долго, целую вечность. Девушка очнулась первой. Зачем-то присев на корточки, она оглушительно завизжала и закрыла ладонями уши. Ее спутник, студент-толстячок, проявив неожиданную прыть, прыгнул на третьего, «франта» в модном английском пиджаке, и оба упали… Мужчина все-таки успел выстрелить, уже не целясь, и «франт» испуганно ойкнул, хватаясь за плечо. Мужчина развернулся и побежал, неловко вскидывая длинные ноги.
Толпа испуганно расступилась, раздались полицейские свистки… Его преследовали: сзади, с боков, наперерез, уже спешили жандармы, и он заметался в кругу, не осознавая, что все еще сжимает в руке револьвер.
— Брось оружие! — заорал один из полицейских, приближаясь к нему на полусогнутых, готовый в любой момент броситься на землю. — Подними руки, или выстрелю! Подними руки, скотина!
Мужчина так и собирался поступить. Он поднял руку с револьвером, желая отбросить его в сторону, но жандарм, уже имевший случай столкнуться с террористами (безусые мальчишки, напавшие на почту прошлой осенью и убившие старика почтмейстера), понял это по-своему. Что-то грохнуло, и мужчина ощутил боль возле ключицы. Обезумев от ужаса, он прыгнул на пути и побежал, задыхаясь, чувствуя, как силы уходят…
Ему повезло: он не увидел поезда, который налетел откуда-то сбоку, ударил и поволок впереди себя, перемалывая кости в муку. И испугаться он не успел, потому что умер раньше…
— «Мир должен пройти через кровь…» — Пристав повертел в руках обрывок салфетки, извлеченной из кармана у погибшего. — Это да, крови предостаточно. О чем это он, а?
Жандарм не ответил. Его лицо было мокро от пота и по цвету напоминало молодую зелень. Его жестоко тошнило. Он силился отвести взгляд от грязной брючины, которая заканчивалась таким же грязным ботинком и лежала отдельно от туловища, шагах в пяти от рельсов.
— И никаких документов, заметьте, только десять рублей ассигнациями. Надеюсь, вы догадались опросить свидетелей?
— Так точно-с. Однако, смею заметить, толку немного. Пока пальба не началась…
— Понятно. В кого он стрелял?
— Трудно сказать. Установлено, что поблизости не было никаких важных особ… Я имею в виду тех, кто представлял бы интерес для террора. Разве что статский советник Дормидонтов… Но он находился совсем в другой стороне.
— Дормидонтов? — вскинулся пристав. — Как же, знакомы-с. Надеюсь, его превосходительство цел и невредим?
— И они сами, и их супруга — все в добром здравии. Правда, слегка испуганы… Анна Гавриловна, кстати, добровольно дала показания: ей показалось, будто некий молодой человек после выстрела вскрикнул и упал — возможно, был ранен.
— Вот как? Что же вы молчали? Кто таков?
— Виноват, не установили. Началась суматоха, мальчишка просто исчез. Да и был ли — госпожа Дормидонтова признает, что могла напутать.
Пристав хмуро взглянул на санитаров — те укладывали на носилки куски человеческого тела. «Мир должен пройти…» Солнце, будто ужаснувшись увиденным, спрятало свой лик за тучи, и снова посыпался изнуряющий мокрый снег.
— Начальник станции интересуется, можно ли отправлять состав.
— Отправляйте, — махнул рукой пристав. И в задумчивости обхватил пальцами подбородок. — Этот молодой человек… Он собирался куда-то ехать — иначе зачем ему быть на перроне?
— Возможно, встречал или провожал.
— В любом случае он скрылся, это само по себе подозрительно. Пусть проверят больницы, не обращался ли кто-нибудь по поводу огнестрельного ранения. И кстати, наведайтесь в психиатрическую лечебницу: вдруг наш стрелок был их пациентом.
Пете повезло: пуля, проделав аккуратную дырочку в рукаве английского костюма, не задела плоти. Спасибо Николеньке: кабы не он, дело обернулось бы по-иному.
— Ехать? — подозрительно переспросил он, уставясь на Любушку. — Ты с ума сошла. Ты так и не поняла, что нас хотели убить? Вернее, меня…
— Может быть, мы ни при чем? — неуверенно предположила она. — На вокзале было много народа…
Он потянулся за сигарами (Вадим Никанорович регулярно слал из Питера презенты своему компаньону, Викулову-старшему). Открыл шкатулку красного дерева, долго не мог зажечь спичку — очень тряслись руки.
