Роскошные хоромы, доставшиеся от родителей (кухня, коридор, совмещенный санузел и единственная комната — она же и спальня, и гостиная) пугали своей пустотой. Майя прошла к глубокому плюшевому креслу, любимому еще с детства, села в него, не зажигая света, и положила ноги на батарею, попытавшись представить себе пылающий камин и кружку глинтвейна в руках. Получилось плохо: снова перед глазами возник школьный коридор и вой сирены. История не хотела кончаться.
Хорошо, сказала она себе. Попробуем разобраться, хотя фактов, надо признать, немного. Первое — пожар в закрытом музее. На мгновение ей снова стало жутко, но она, рассердившись, погнала эмоции прочь.
«Сыщик я или истеричная дама? Что могло загореться на пустом месте? Мое первое и дурацкое предположение: взрывное устройство. Дурацкое — по нескольким причинам. Первое: срабатывание подобной штуковины предполагает взрыв, хлопок (тут Ромушка прав), а ничего такого мы не слышали. Второе (а также третье, пятое, двадцать восьмое…) — взрывное устройство никак не сочетается с понятием „средняя школа" (международный терроризм оставим в стороне). Даже маленький Гриша подложил в гардероб свою картонную „бомбу" со вполне определенной целью: избежать контрольной. А тут… Чего добивался преступник? Сжечь живьем Романа в отместку за двойку по истории? Уничтожить музей? Господи, кому может быть интересен школьный музей…»
Она рывком вскочила с кресла, щелкнула выключателем. Нежно-розовый свет старомодного торшера разогнал призраков по углам, не принеся, однако, ни малейшего облегчения: наоборот, сердце провалилось куда-то в район желудка и застучало с бешеной скоростью. Следом застучало в коленях, почках и поджелудочной железе («Вот хрень, зачем мне столько сердец?»). Теперь не уснуть. Майя встала, нехотя доплелась до кухни — чертов коридор оказался бесконечно длинным (жизнь вообще в ее представлении превратилась в бесконечный коридор), она прошла его весь, сбив плечом бра и больно ударившись бедром о стиральную машину. На кухне она зажгла плиту, вскипятила чайник, налила чаю в большую чашку, расцвеченную крупным красным горохом, — просто так, чтобы чем-то занять руки. Отпила глоток и поняла, что чая совсем не хочется. Открыла холодильник, с вожделением посмотрев на бутылку водки, приуроченную к визиту сантехника-сана (бачок в туалете вторую неделю не работал)… Искушение было велико, но она поборола его: спиртное в сочетании с сердечным и анальгетиком — верное самоубийство.
«Вот интересно, — подумалось с усмешечкой, — что подумал бы многомудрый следователь, осматривая мое тело: что неведомый преступник убирает свидетелей (да какой из меня свидетель?) Что я сама, боясь разоблачения, свела счеты с жизнью? Или (что скорее всего) что прав был пожарник-гренадер, надо запретить Новый год к чертовой матери, дабы не прибавлять забот органам МВД…
Так. Теперь — орудие убийства. Палка из твердого дерева иди эбонита. Трость или…
Или — я сделала ошибку с самого начала. Неверно взяла отправную точку — и палка в руках убийцы (вспомнилась голова Эдика, разнесенная в кровавое месиво, его вывернутые ступни и собственный вывернутый наизнанку желудок) имеет совершенно иной смысл…»
…Она так и уснула, вернее, провалилась в бесцветное небытие, сидя за кухонным столом и уронив голову на скрещенные руки — как была, в пальто и зимних сапожках на меху. «Боже, боже! Что за сон мне снился! Совсем не страшный, похожий на старинный святочный рассказ, а между тем кровь человека, к которому не испытывала никаких нежных чувств (за давностью лет обида за разбитую губу притупилась, уступив место христианской жалости), все лилась и лилась рекой, заполняя коридор. Я брела по колено в этой реке, спотыкаясь и падая, но упрямо двигаясь к цели… Какой? Бог весть. А впереди у очередного поворота маячила широкая спина в красной шубе, с мешком за плечами. Было настойчивое ощущение дежа-вю: я уже видела эту спину раньше, но когда и где?…»
— Вот меня и разоблачили, — огорченно произнес ее страшноватый спутник, не оборачиваясь. — А я-то надеялся подольше сохранить инкогнито. И подарков не жди: выросла ты из кукольного возраста, Джейн…
— Вам очень идут новые очки, — заметил Николай Николаевич во время очередного (второго) визита Майи в стены прокуратуры.
— Надеялась вас соблазнить, — хмуро пошутила она и с независимым видом уставилась в зарешеченное окно. — Провела полтора часа в «Оптике», продавщицы теперь будут мною внуков пугать. Вы разговаривали с Романом?
— Только этим последнее время и занимаюсь. Мне совсем не улыбается посадить его… по крайней мере, на основе имеющихся улик, иначе на суде адвокат меня с потрохами съест.
— А что — улики?
— Строго говоря, ничего. Послужила ли его трость орудием убийства — установить невозможно. Лак совершенно обгорел, посторонние отпечатки пальцев если и были, то уничтожены. Однако пока это единственный предмет, который убийца мог использовать в своих целях. Другого мы не имеем. Скажите, почему Роман Сергеевич так странно назвал вас: Джейн?
— Вам в самом деле интересно? — Майя пожала плечами. — Ну, когда-то в детстве играли в Тарзана.
— В самом деле? А кто у вас был в роли Читы?
Она не выдержала и улыбнулась.
— Рита, моя подружка.
— Рита Ивановна Бродникова? Та, что замужем за кандидатом в Думу?
— Да, за Севой. Мы дружили вчетвером. Два мальчика и две девочки. А почему вы спросили?
— Я вызвал ее повесткой вместе с дочерью назавтра.
— В качестве кого?
— В качестве свидетельницы. Собственно, меня интересует Анжелика, но я не имею права допрашивать ее без взрослых.
— Почему только она?
— Не только — мы беседуем с каждым, кто был на той злосчастной дискотеке. Адова работа, доложу вам, однако никуда не денешься. Ваш приятель был прав: кто угодно, кто был там (два одиннадцатых класса, два десятых и отдельные личности из девятого), мог спрятаться на пустом этаже или под лестницей, или в одном из кабинетов — нужно было только иметь ключ.
Майя помолчала. Потом, решившись («Прости меня, Ромушка!»), осторожно произнесла:
— Когда мы сидели в «историчке», примерно около половины одиннадцатого к нам заглянул мальчик в костюме гнома. Гриша Кузнецов.
— И вы молчали? — Колчин что-то быстро чиркнул в блокнот. — Сколько ему лет?
— Девять или десять.
— И он вполне мог столкнуться с убийцей в коридоре, — Николай Николаевич нахмурился. — Черт возьми, Майя Аркадьевна, на чьей стороне вы играете? Вы понимаете, что жизнь мальчика в опасности?
— …столкнуться в коридоре… — эхом повторила Майя. — Значит, вы допускаете, что ни я, ни Роман охранника не убивали?
— Допускаю, не допускаю… Детский лепет, — проворчал он и неожиданно сменил тему: — Где и когда вы разбили очки?
— Наверное, когда пыталась выбить дверь музея. Рома налетел на меня, мы упали, и подо мной что-то хрустнуло. А вы разве…
— Да, мы подобрали осколки стекла и оправу. К сожалению, ее уже не восстановить. У вас ведь близорукость?
— Минус четыре, еще с института.
— Вы никогда не баловались наркотиками?
— Боже упаси! — сказала она искренне.
— А ваш друг? Только подождите впадать в праведный гнев — подобные вещи ведь не афишируют. Вы могли и не знать…
Она покачала головой:
— Нет, нет и нет.
— Хорошо. Закатайте рукав, пожалуйста.
— Что?!
Его голос приобрел металлическое звучание:
— Я попросил вас закатать рукав.
Она повиновалась — да так яростно и энергично, что пуговицы запрыгали по полу. Колчин внимательно осмотрел ее руки с внутренней стороны локтя и сказал без тени сожаления:
— Извините. Я должен был убедиться. Насчет Романа Ахтарова у меня не было сомнений, а вот насчет вас…
Он надел очки, подвинул к себе бумаги и пробежал их по диагонали сверху вниз.
— Это заключение лаборатории. Дело в том, что под дверью музея в тот вечер разбились два предмета: первый — ваши очки (осколки с диоптриями)…
— А второй? — не выдержала она.
— Эксперты утверждают, медицинский шприц. Совпадение: ваши очки упали на то же место, и осколки перемешались.
Несколько долгих секунд Майя пыталась переварить информацию. Потом неуверенно произнесла:
— Шприц ведь мог разбиться накануне…
— Мы опросили уборщицу, которая мыла пол в коридоре после уроков второй смены. Нет, Майя Аркадьевна, осколки появились незадолго перед пожаром — уже после того, как вы заперли в музее вашего друга, иначе вы бы их заметили. Потом, когда вы пытались выбить дверь, в состоянии аффекта вы не обратили на них внимания.
— И вы сложили два и два… — проговорила она ошарашенно.
Колчин примирительно развел руками:
— Что поделать. Я же мент, серый и недалекий (Геночка, подлец, донес, подумала Майя), привык мыслить шаблонами. Если на молодежном вечере обнаружен шприц…
