— Может, вы и не бандит, но люди говорят другое. Я слышал, у вас с Морганом личные счеты и вы уже давно охотитесь за ним. И еще много разного про вас рассказывают.
— Например?
— Например, что вы никогда не сдаетесь в погоне за кем-то и ничего не боитесь.
Нога опять начала болезненно пульсировать, и терпение Рида истощилось.
— Ну хорошо, что же вам от меня нужно?
— Мне нужна шкура мертвого Моргана.
— И это все?
Ковбой заметил сарказм Рида.
— Да, все! — рявкнул он.
— Зачем вам его шкура?
— Это мое дело.
— Нет, это не ваше, а мое дело!
— Когда-то у меня был сын, — начал Дженкинс, и его худое лицо напряглось, — а теперь его нет, и за это я должен благодарить Моргана. Я хочу, чтобы он заплатил.
Слова Дженкинса больно врезались в сердце Рида.
— Где сейчас Морган?
— Он уехал из города. Я не мог проследить за ним, потому что ждал вас, но знаю, куда он направился. У него есть убежище на индейской территории, где закон не имеет власти. Морган держит там угнанный скот и заново клеймит его. Черт возьми, он настолько самонадеян, что даже не берет на себя труд оглядываться.
Дженкинс полез в карман, достал оттуда листок бумаги и, натянуто улыбаясь, разложил его на постели Рида.
— Я нарисовал карту. По ней вы легко найдете Моргана. — Он помолчал. — Я прошу вас только об одном.
Рид резко поднял голову и взглянул на ковбоя.
— Когда вы его поймаете, пошлите мне телеграмму. Больше мне ничего не нужно. Адрес я написал на обратной стороне карты.
Взгляд Дженкинса переворачивал Риду душу. Этот ковбой потерял сына, а он — Дженни…
— Ладно. — Рид судорожно вздохнул. — А теперь уходите и больше здесь не показывайтесь. Не хочу, чтобы у кого-то возникли подозрения. Через несколько дней я смогу ходить и примусь за дело.
Дженкинс медленно выпрямился. Рид заметил, как предательски дернулась его щека.
— Я вам очень обязан, Фаррел, — сказал ковбой, протягивая руку.
Когда Дженкинс вышел из комнаты, Рид сложил карту и сунул ее под подушку. Наткнувшись на лежавшие там очки, он нахмурился. Итак, Морган на индейской территории… и там же находится миссия, в которой ждут пастора с женой. Все складывается как нельзя лучше! Им нужен пастор с женой? Что ж, они дождутся их.
Рид откинулся на подушку и закрыл глаза.
— Плохие новости, — тихо сказал Рид.
Честити внимательно смотрела на пастора, ожидая, что он скажет дальше. Она опять искала на улице свои очки, когда Эдвард Дженкинс вышел из гостиницы и направился к платной конюшне. Отчего-то встревожившись, девушка поспешила обратно в гостиницу и, едва взглянув на Рида, поняла, что дела плохи.
Рид продолжал, не спуская с нее взволнованных ясно-голубых глаз:
— Дженкинс сказал, что в миссии неприятности.
— Неприятности?
— Дети… — Рид хмуро помолчал. — Преподобный отец Стайлз открыл в миссии школу и привез туда хорошую учительницу. Она занималась с индейскими детьми. Теперь с ней что-то случилось. Дженкинс не знает что, но она уехала.
Рид прищурился.
— Миссия в плачевном состоянии. Когда умер отец Стайлз, индейцы почувствовали себя покинутыми. Они обратились за поддержкой к учительнице, и она какое-то время успешно справлялась с ролью духовного наставника. После ее отъезда индейцы, обращенные отцом Стайлзом, начали покидать миссию.
— Но… вы скоро туда приедете…
— Им уже больше года обещают, что приедет пастор с женой. Между тем они лишились еще и учительницы. По словам Дженкинса, индейцы считают, что они и их дети стали никому не нужны. Он говорит, что, если я хочу их вернуть, у меня осталось одно средство: ходить по индейским деревням и разговаривать с жителями. Но вот беда: пока я буду это делать, потеряю других обращенных, которые еще водят своих детей в миссию.
— Разве вы не можете приехать в миссию и объяснить, что скоро вернетесь и школа опять откроется?
— Им слишком часто давали обещания, а потом обманывали. По словам Дженкинса, единственный способ удержать индейцев в миссии — открыть школу немедленно.
— Но вы же не можете разорваться!
— В том-то и дело.
— Неужели никто не подумал об этом, когда вас туда посылали?
— Тогда еще не было ясно, как обстоят дела. Жена пастора, которого хотели послать сначала, была хорошей учительницей, но она заболела, и они не смогли приехать. Вместо них послали меня.
— А…
Рид нахмурился.
— Никто, и я в том числе, не предполагал, что мне придется задержаться. А теперь, похоже, мой приезд в миссию мало поможет бедным индейцам.
— Вы не должны так думать.
— Самое ужасное то, что, по словам Дженкинса, правительство собиралось направить средства на финансовую поддержку школы, но, если индейцы потеряют к ней интерес, никаких денег не пришлют, а значит, не будет и школы.
— А может, вы пошлете телеграмму и попросите прислать учителя, хотя бы временно, пока вы не вернетесь из деревень и не возьмете школу на себя?
— Думаю, в конце концов они кого-нибудь пришлют, но я не смогу дать Дженкинсу никаких обещаний.
— Но…
— Больше всего я волнуюсь за детей… — Рид расстроенно заморгал. — Мне не хочется их терять.
Тон пастора тронул сердце Честити. Его честные голубые глаза горели решимостью, а бледное осунувшееся лицо выражало несгибаемую твердость. Девушка видела, что эта непреклонность сильнее его самого, и сочувствовала пастору. Когда она заговорила, голос ее дрожал от волнения:
— Наверняка найдется человек, который сможет вам помочь. Например, Салли…
Рид сдвинул брови.
— Едва ли Салли подойдет для такого дела.
— Салли — хорошая женщина, — пылко возразила Честити, — она работала с преподобным отцом Стайлзом.
— Она никогда не преподавала в школе. Мне кажется, у нее не получится.
— А может, она порекомендует вам подходящего человека.
— Я не могу допустить, чтобы о делах миссии всюду судачили.
— Но вы не справитесь в одиночку! Вам нужна помощь.
— Я справлюсь.
— Жаль, что я не могу вам помочь.
— Я понимаю. Вам надо ехать в Калдвелл.
— Да. Это очень важная поездка. Я уже послала телеграмму, меня ждут.
— Так поезжайте и не тревожьтесь за меня. Через день-два я встану на ноги.
Честити внимательно вгляделась в пастора, и сердце ее сжалось. Ей стало жаль Рида. Взгляд священника по-прежнему выражал твердость и непреклонность. Несмотря ни на что, он выполнит свой долг… но за этой решимостью угадывалась болезненная усталость.
— Я понимаю, это ваша работа.
— Да, это моя работа.
— И вы должны это сделать, даже если вам никто не поможет.
