— О да! — сказал Поль.
— Абсолютно ничего общего, — сказал Граймс. — Разговорились мы одним вечером у миссис Робертс. Вот что я услышал. Филбриков папаша был человек со странностями. Разбогател он еще в молодости, на алмазных приисках, а потом осел в провинции и решил на старости лет подзаняться изящной словесностью. У него было двое детей: Филбрик и дочка Грейси. В Филбрике старик души не чаял, а на Грейси смотрел как на пустое место. Грейси только-только читала по складам «Кошка села на окошко», а Филбрик уже шпарил наизусть всего Шекспира — «Гамлета» и все такое прочее. Когда Филбрику исполнилось восемь лет, в местной газете опубликовали сонет его сочинения. После этого для Грейси настали и вовсе черные дни, жила она на кухне, словно Золушка, а смышленый чертенок Филбрик как сыр в масле катался, сыпал цитатами, заливался соловьем. Потом Филбрик окончил Кембридж и в Лондоне обосновался, стал книги писать. Старик, сами понимаете, в полном восторге, Филбриковы творения в синий сафьян переплетает и в особый шкаф ставит, а на шкафу — бюст Филбрика. Бедняжке Грейси стало совсем невмоготу, вот она взяла и удрала с каким-то молодым человеком — он автомобилями торговал. В книгах он не смыслил ни черта, да и в автомобилях, как вскоре выяснилось, тоже. Помирая, старик все завещал Филбрику, а Грейси досталось несколько книжек и больше ничего. Автомобилист женился в надежде, что от тестя что-нибудь да перепадет, но когда оказалось, что надеяться не на что, он живо смотал удочки. Филбрик и бровью не повел. По его словам, он жил тогда ради искусства. Он только нанял квартиру попросторнее и снова давай книжки писать. Не раз приходила к нему Грейси, просила ей помочь, но Филбрику было не до сестры — он писал. Делать нечего, нанялась Грейси кухаркой в один дом в Саутгейте, а через год померла. Поначалу Филбрик особо не огорчался, померла и померла, но недели через две начали твориться странности. В спальне, в кабинете, по всему дому запахло кухней. Филбрик позвал архитектора. Тот никакого запаха не учуял, но по требованию Филбрика перестроил кухню и понаставил уйму вентиляторов. Вонь только усилилась. Даже одежда насквозь пропахла горелым жиром, так что бедняга Филбрик нос на улицу высунуть боялся. Наладился он было за границу — но и Париж провонял английской кухней. А тут еще стал ему мерещиться стук тарелок — гремят по ночам, заснуть не дают, а днем в кабинете донимают, где уж тут книги сочинять. Сколько раз он просыпался ночью и слышал, как рыба на сковородке жарится, трещит и чайники свистят. Тогда его и осенило — Грейси! Это она не дает ему покоя. Не долго думая, отправился он в Общество Потусторонних Связей и попросил, чтобы ему устроили с ней разговор. Филбрик спросил, как искупить вину, а Грейси ему ответила, что он должен год прожить среди прислуги и написать книгу, чтобы все почувствовали, как ей несладко живется. Филбрик взялся за дело. Сперва он нанялся поваром, но это было не по его части: семья, на которую он готовил, отравилась, и ему пришлось уволиться. Вот он и приехал к нам. Филбрик говорит, что эту книгу нельзя читать без слез, и все обещал мне ее как-нибудь показать. Ну как, похоже на то, что он наплел Прейди?
— Не очень. А насчет женитьбы на Динги он ничего не говорил?
— И словом не обмолвился. Сказал только, что когда запах исчезнет, он будет самым счастливым человеком на свете. Невеста у него, правда, какая-то есть — поэтесса из Челси, кажется. Не пожелал бы я иметь такого шурина. Правда, и моя Флосси не подарок, что верно, то верно. Да уж чего тут говорить, старая песня…
Поль, со своей стороны, поведал друзьям о «Барашке и флаге», а также о Тоби Кратвелле.
— Хотелось бы только знать, — сказал он в заключение, — кто из нас услышал правду.
— Никто, — уверил его мистер Прендергаст.
Глава 12
АГОНИЯ КАПИТАНА ГРАЙМСА
Через два дня Поль и Бест-Четвинд встретились за органом в местной церкви.
— По-моему, я сейчас сыграл неважно?
— Ты прав.
— Можно, я чуточку передохну?
— Сделай милость.
— У Тангенса нога вся распухла и почернела, — весело сообщил Бест-Четвинд.
— Какой кошмар! — сказал Поль.
— Утром я получил письмо от мамаши, — продолжал Бест-Четвинд. — Там есть кое-что про вас. Хотите, прочитаю?
Он извлек конверт. Письмо было написано на очень плотной бумаге.
— Сначала тут о скачках и про ссору с Чоки. Ему, видите ли, не понравилось, как она перестроила наш загородный дом. Пора бы уж и спровадить этого типа, как вы думаете?
— А про меня что? — сказал Поль.
— Вот, пожалуйста: «И еще, моя радость, в твоем последнем письме столько ошибок, что просто ужас. Ты ведь знаешь, как я хочу, чтобы ты был умницей, поступил в Оксфорд и вообще. Может быть, тебе позаниматься немножко на каникулах, как ты считаешь? Ты только не сердись. С каким-нибудь славным молодым преподавателем. Например, с тем вашим симпатичным, ты еще его хвалил? Как ты думаешь, сколько ему предложить? Я ведь в таких делах ничего не смыслю. Я имею в виду не того, кто тогда напился, хотя и он очень мил». Вот видите, — сказал Бест-Четвинд. — О вас речь. Не о Граймсе же.
— Я подумаю, — сказал Поль. — Вообще-то мысль неплохая…
— Неплохая-то она неплохая, — задумчиво протянул Бест-Четвинд, — но когда преподаватель очень всерьез относится к своим обязанностям, хорошего мало — этот Прендергаст меня на днях выпорол.
— Значит, никаких уроков органа! — предупредил Поль. Вопреки ожиданиям Поля, Граймс выслушал вести без энтузиазма. Он сидел в учительской у камина и уныло грыз ногти.
— Поздравляю, дружище, — безучастно обронил он. — Это хорошо. Рад за тебя, ей-богу, рад.
— Говоришь, рад, а сам мрачный.
— Разве? Вообще-то, я опять в луже.
— Что-нибудь серьезное?
— Увы!
— Извини, я не знал. Что же теперь делать?
— Пока пришлось объявить о помолвке.
— Представляю, как радуется Флосси.
— Уж это как пить дать, радуется, черти бы ее драли.
— А как старик?
— Обалдел, конечно. Сидит теперь, думу думает. Ничего, глядишь, все еще образуется.
— Конечно, образуется, почему бы и нет?
— Есть, брат, одна тонкость. Я вроде бы тебе не говорил — я ведь уже женат.
Вечером Поля вызвали к директору. Доктор Фейган был в двубортном смокинге, который при появлении Поля он судорожно одернул. Вид у него был постаревший и больной.
— Видите ли, Пеннифезер, — начал он. — Сегодня утром на меня обрушилось несчастье, вернее сказать, два несчастья. Первого, как это ни прискорбно, следовало ожидать. Ваш коллега Граймс был изобличен — с предъявлением доказательств, не оставляющих сомнений в его виновности — в проступке, или, иначе выражаясь, в образе действий, которого я не в состоянии ни понять, ни извинить. С вашего разрешения, я опускаю подробности. Впрочем, это бы еще полбеды — за долгие годы работы в школе мне не раз приходилось сталкиваться с подобными случаями. В состояние крайнего — скажем так — удручения меня повергло нечто совсем другое: сегодня я узнал, что этот человек помолвлен с моей старшей дочерью. Чего я, дорогой Пеннифезер, уж никак не ожидал. В сложившихся обстоятельствах я вынужден рассматривать помолвку как самое настоящее и, замечу, совершенно незаслуженное оскорбление в свой адрес. Я обращаюсь к вам, Пеннифезер, исключительно потому, что за недолгое наше знакомство убедился, что вы человек достойный доверия и уважения.
Доктор вынул из кармана крепдешиновый платок, с чувством высморкался и продолжал:
— Согласитесь, что Граймс не тот человек, которого хотелось бы видеть своим зятем. Я бы простил ему его протез, вечное нищенство, вопиющую безнравственность, гадкую физиономию. И с его омерзительным лексиконом я бы тоже смирился — будь он хоть немного джентльменом. Не сочтите меня снобом. Конечно, как вы уже, вероятно, заметили, я отношусь с предубеждением к низшему сословию. Что поделаешь — это действительно так. Я был женат на женщине из низов. Но мы несколько отвлеклись. Я хотел вам сказать вот о чем. Побеседовав с этой несчастной, с Флосси, я пришел к выводу, что она не питает к Граймсу никаких нежных чувств. Это вполне естественно — она, как-никак, моя дочь. Однако она одержима желанием выйти замуж — и как можно скорее. Так вот, если бы моим зятем стал порядочный человек, я готов был бы сделать его своим партнером. Лланаба приносит три тысячи фунтов в год, во многом, разумеется, благодаря стараниям нашей милой Дианы. Следовательно, мой младший партнер первоначально мог бы рассчитывать на тысячу фунтов в год, а после моей смерти его доля, естественно, возрастет. Полагаю, что многие молодые люди нашли бы мое предложение заманчивым. Вот я и подумал, дорогой Пеннифезер, почему бы нам с вами не взглянуть на вещи по-деловому, без предрассудков. Не будем кривить душой, ходить вокруг да около, а вместо этого… как говорится, чем черт не шутит… словом, почему бы вам… Надеюсь, вы меня поняли?
