Его остановили, когда он шел обратно. Да он и сам встал — когда увидел у гостиницы груду металлолома, кучу народа, ОНОшников. Признался, что немного испугался, когда ему поначалу не позволили пройти, а после и вовсе к нему подошел их командир и задержал на парочку вопросов. Я спросила у Лексы, что такое аномалии и вместо того, чтобы уйти в пространные объяснения, он решил попросту запустить видео. Смотри мол, сама. На мониторе огненный вихрь кружился рядом с плачущей девушкой, а несколько людей с автоматами пытались ей помочь. Бессилие плюющихся свинцом винтовок, казалось, их раздражало и злило. Что может пуля против стихии? Ролик подходил к концу, а мне было интересно, чем оно всё закончится.
— М? — он отвечал мне. Стоило мне только спросить у него хоть что-то, он с готовностью оголодавшего по разговорам болтуна торопился ответить мне. Словно ему хотелось только одного — чтобы я не переставая задавала ему глупые вопросы. Надеялся спрятать собственное волнение в мишуре пустой болтовни. Обернуть истинные чувства в красивый фантик, не упасть передо мной в грязь лицом.
— Прости меня, Лекса.
— Ну что ты… — было спросил он, погладив меня рукой по волосам. Зайди сюда, верно, уборщица и могла бы смело звонить в сумасшедший дом. Более глупой картины, когда здоровенный детина играет с куколкой, представить сложно.
Девушку, наверно, не спасли. Красная лента мигнула, словно на прощание, а интернет поторопился загрузить очередной ролик из списка. Теперь уже перед нами было голубое небо, с белыми барашками облаков. И куча черных точек — наверно, именно так должны были бы выглядеть антиподы звезд днем.
— Вчера… вчера я была не права. Знаешь, когда ты запустил эти самые, похороны танком, я смотрела на твое лицо. Ты улыбался, ты был поглощен азартом, в глазах было что-то такое… Что-то такое, Лекса, было. Непонятное. И мне показалось, что ты наслаждаешься — не зрелищем, а самим осознанием того, что это жестко, жестоко, противно и мерзко, а ты весь такой героичный и на всё тебе наплевать. Мне показалось, будто ты мне хочешь показать, насколько ты крут.
Он не поспешил заверить меня, что всё это — глупости, ерунда и сущие пустяки, не о чем беспокоиться. Если бы он прямо сейчас вальяжно махнул рукой и сказал — чего уж там, прощаю! — не знаю, как я отреагировала бы. Но он промолчал — многозначно, задумчиво, мудро.
ОНОшники палили в белый свет, как в копеечку. Оператор, человек неробкого десятка, старался держать камеру ровней и выхватить главного героя представления. Клоун, полный острых зубов и когтей кружился на овалообразном шаре, пытаясь хоть до кого-нибудь дотянуться. Судя по кровавым отметинам, что изредка мелькали в кадре — у него уже это получилось. Не смешной, а страшный, с расплывшимся в ужасной ухмылке ртом, нашпигованный свинцом, клоун повалился на асфальт. Завыл от ужаса рядом стоящий автомобильчик.
— А что думаешь теперь? — спросил он наконец.
— Ты не наслаждался. Ты искал, выуживал, выкраивал из музыки, фона, всего остального необходимую тебе информацию. Как консервы — будто тебе вдруг понадобилось добавить грусти в свой рассказ.
— То есть, по твоему, я взял ложку побольше, зачерпнул ей грусти, да с горкой, и ляпнул на страницу? Нате, мол, жрите, наслаждайтесь! Смотрите — каков я молодец?
Мне нечего было ответить на подобный выпад. На могучей, хотя и почти женской, рыхлой груди Лексы буйным цветом росли волосы. От них непередаваемо пахло конфетами и шоколадом — хотелось зарыться в них лицом, спрятаться от его вопроса, молча углубиться в свои размышления — и мечты.
— Нет, — вздохнув, ответила я. — Не совсем так. Ты ведь пишешь не для того, чтобы показать, какой ты молодец. Просто… просто не все чувства ты можешь испытывать, а как-то описать их надо. Ты же ведь никогда не терял близкого тебе человека и…
— Терял, — совершенно спокойно ответил он, а мне пришлось замолчать. Он сбил меня с мысли и я теперь не знала, как изъясняться дальше. Заблудилась, потерялась, просто запуталась. Его пальцы непроизвольно приподняли мою руку чуть выше — и получалось так, будто я прильнула к нему своим тельцем — вот-вот и спрячусь в этой туше…туше чего? Добра, таланта и мудрости? Жестокости, грубости и неудобных вопросов?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— Ты кое в чем права, — он решил не ждать, когда я соберусь с мыслями. — Музыка, фильмы, книги, картины — всё это чьи-то консервы. Попытка передать своё — другим. Чтобы прочувствовали, чтобы — проняло. Заставило стынуть кровь в жилах, ужаснуться или обрадоваться, зарыдать от переполнившего счастья. Люди держат в руках книгу — и редко осознают, что в неё вложил автор. Не историю о девочке и её Хозяйке и их похождениях в пустыне. Люди слышат, как бездомная, но талантливая девочка выводит мелодию за мелодией — живо, звонко, бойко — и не понимают, что это не просто приятные на слух мелодии. Это идеи, это, если хочешь знать, жизнь.
— Жизнь? — удивленно переспросила я, а в копилку моих знаний об этом понятии рухнула ещё одна монетка.
— Да, наверное, так. Мне так кажется. Вчера мне хотелось, чтобы мне было грустно.
— Но ты улыбался, — напомнила я на всякий случай.
— Да. Но это было лишь потому, что мне было хорошо — не от того, что я слышу чужую боль, а от того, что удается трансформировать её в свою и передать — перелить туда, на бумагу, — он посмотрел на монитор и смутился. Компьютер плохо походил на упоминаемую бумагу.
Тишина, что до этого лишь раздражала, сейчас обратилась в самый настоящий филиал спокойствия. Его руки — сильные, грубые, с корками мозолей гладили меня не переставая, а мне хотелось чтобы этот миг продлился вечность. Может ли быть кукле приятно? А можно ли трансформировать любовь в слова? А как насчет того, чтобы нащелкать на клавиатуре, скажем, горечь от потери? У Лексы получалось, как получалось у сотен до него. Значит, можно?
— Лекса? — вновь позвала я его и не дожидаясь ответа, озадачила новым вопросом: — Кто я для тебя?
— В каком смысле?
— Ну, кто? Просто кукла, говорящий кусок пластика, кто? Почему ты возишься со мной? — наверно, сейчас бы я тяжело дышала. Настал час истины, чтобы узнать — кто передо мной? Сколько раз я думала об этом — сумасшедший, телепат, а может быть просто гений?
— Ты для меня человек, глупыш. Человечек. — он улыбнулся, по доброму, без снисхождения, как равной. Будто я в самом деле была живым существом, точно таким же, как и он, размерами разве что не удалась. И мне стало тепло, хорошо и приятно.
Я — человечек! Гордый, маленький, живой. Он гений, я сразу это поняла — долгое время он не знал, как рассеять мои сомнения по поводу его натуры, а сейчас всего одним словом сумел объяснить всё — и сразу. Я для него не просто кусок пластика, случайно обнаруженный в шкафу. Вот почему он возится со мной, зачем включает для меня телевизор, для чего клал тогда с собой спать, когда мне было страшно. Нет, не потому, что я человечек — просто для него я живая. Наверно, в этот миг меня озарила краткая вспышка счастья. Мне хотелось подобраться прямо к его уху и выкрикнуть — спасибо! Визжать от радости, не переставая, упиваться жизнью, радоваться. Может быть — это и есть жизнь, может быть тут — искра?
Следующий ролик показывал нам то, как пара ОНОшников смело бились с демоноподобной девушкой — при помощи ножей, словно позабыв про то, что в кобурах ждет своего часа пистолет. Мне вспомнился Черная Куртка, как в стеклах его очках отражались неоновые вывески и как он смотрел в наше окно. Вспомнила, как он перетекал дымом — когда, казалось, никто не видел, чтобы уйти от очередного удара, как Повелительница Тьмы, Юма.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Лекса, а я могу быть аномалией?
— Нет, — он закачал головой, да так уверенно, что я не посмела сомневаться в правдивости его слов. Тогда, значит, мне не стоит бояться Черную Куртку? Но, а вдруг он точно такой же, как Юма? Что, если Лекса ошибается, а Юма — всего лишь ОНОшник и пытается спасти от меня… писателя? А кто тогда Аюста? Мысль о том, что эта светлая со всех сторон девчушка может оказаться не такой хорошей, какой представилась, никак не помещалась у меня в голове. Нет уж, увольте, должно же в этом мире быть хоть что-то закономерное. Дочь Света — так будет добром! Порождение тьмы — так постарайся нагонять страху! Они и старались, вдруг вспомнилось мне. Тогда почему ОНОшник посмотрел на меня. А, может быть, я просто наговариваю? Задумался человек, посмотрел наверх и…
