Ах да, об этой маленькой невинной слабости цесаревича я постоянно забывала: Владимир Алексеевич очень любил танцевать. Честно говоря, эту его склонность я вполне разделяла и даже на какое-то мгновение обрадовалась. До тех пор пока меня не вернул в реальность, кажется, еще более раздраженный, а то и вовсе откровенно злой Ветров.
— Пойдем, — мрачно буркнул он. Бросив на него взгляд, я глубоко вздохнула и вложила свою руку в ладонь мужчины, затянутую в белую перчатку. Морально была готова к чему угодно, вплоть до бесцеремонного рывка и утаскивания меня в тот самый темный угол, помянутый наследником.
Однако Ветрову удалось меня удивить. Не тем фактом, что он умел танцевать — в конце концов, это входило в обязательную программу обучения молодых офицеров, — а тем, что явно собирался это делать. Правда, с таким видом, будто ему это не то что не нравится, но причиняет вполне физическую муку. А потом зазвучала музыка, и все остальное отошло на второй план.
Я люблю танцевать. Наверное, отсутствие подобной возможности — единственное, что расстраивает меня в недостатке времени на светскую жизнь. Не знаю почему, но из всех искусств именно танцы давались мне легче всего и доставляли самое большое удовольствие. Может быть, потому что я люблю свою работу, а танец — это тоже своего рода разговор? Честный и гораздо более откровенный, чем это возможно на словах, разговор двух человек.
Насколько трудно было разговаривать с Одержимым, настолько легко с ним оказалось танцевать. Уже через несколько мгновений я сумела полностью расслабиться, довериться рукам партнера и его чувству музыки: и то, и другое было безупречно. Сильный, спокойный, уверенный, надежный, бережно направляющий и поддерживающий. Фигуры сменяли друг друга, бордо и позолота отделки стен кружились вокруг, блики сотен огней дробились в зеркалах. Паркет под ногами не то что не скользил — даже как будто слегка пружинил, делая шаги легкими, летящими.
Должно быть, мы очень эффектно выглядели со стороны: высокий статный офицер и кажущаяся в его руках еще более невесомой и хрупкой женщина.
Музыка закончилась, танцующие раскланялись друг перед другом. Ветров был все так же мрачен, как и в начале танца, только уже не зол, а скорее задумчив и сосредоточен. Он даже сумел промолчать и не испортить мне настроение каким-нибудь собственным комментарием.
В итоге вечер прошел даже лучше, чем я могла надеяться. Много танцевали, много смеялись (особенно благодаря наследнику и нескольким молодым офицерам, его друзьям), да и вообще атмосфера царила весьма непринужденная. Одержимый оказался предсказуемо плохим кавалером, но по крайней мере в основном молчал, чему я только радовалась и, несмотря на просьбу цесаревича, бороться с чем даже не пыталась. К моему удовольствию, мы очень быстро оказались втянуты в ту самую молодую жизнерадостную компанию (я догадывалась, что за это стоило поблагодарить хозяина приема), и маячить тенью в углу Одержимому не удалось. Но зато не пришлось больше танцевать: кажется, он совершенно не горел желанием это делать и тоже был благодарен цесаревичу за своевременно исправленную оплошность с попыткой поручить нас заботам друг друга.
Нашлось время и на то, чтобы обсудить дела. Великий князь живо интересовался ходом подготовки, искренне желал успехов и велел беречь себя. Удалось побеседовать и с графом Веселовым, моим предшественником, потерпевшим с варами неудачу. Этот пожилой умный мужчина специализировался на гуманоидах нечеловеческого происхождения, и провал с плащами вызывал в нем чувство глубокой досады. Правда, мне он краха не предрекал, а, наоборот, наказывал «расковырять этот орешек».
В конце вечера Ветров вызвался проводить меня, и тут я уже не стала возражать. Хотя высказано это было в привычном приказном тоне и с таким видом, будто я чем-то очень сильно перед Одержимым провинилась.
Не стала возражать уже хотя бы потому, что с этим провожатым я не рисковала заблудиться и забрести не туда: во дворце мужчина ориентировался удивительно уверенно.
— Вы очень хорошо танцуете, — решила я все-таки попытаться завязать разговор. Ротмистр шагал совершенно бесшумно, и тишина, нарушаемая только стуком моих каблуков, сейчас почему-то раздражала. Очень хотелось спросить про неожиданно всплывшее знакомство Одержимого с наследником престола, но я догадывалась, какой ответ получу, поэтому предпочла более нейтральную тему.
— Дурное дело не хитрое, — поморщился он.
— Не скажите. Здесь, как и везде, нужен либо талант, либо долгие тренировки, — мягко возразила я.
— Бесполезное и совершенно бессмысленное занятие, — огрызнулся он.
— А гадости вы говорите исключительно с великим смыслом? — уточнила я, не удержавшись от сокрушенного вздоха.
— Не хочешь слышать гадостей — не говори глупостей! — не глядя в мою сторону, буркнул ротмистр. Пришлось внять совету и замолчать: неловкая тишина в самом деле была предпочтительней брюзжания Ветрова.
Право, некоторым людям Бог даровал речь совершенно напрасно.
До ожидающего наемного аэролета мы добрались быстро. Мужчина помог мне забраться внутрь (вернее, почти впихнул в кабину, но, надо отдать ему должное, довольно аккуратно), сел сам (видимо, решил удостовериться, что я доберусь до дома), и машина поднялась в воздух.
Полет, как и весь остальной путь, прошел в тяжелом молчании. Одержимый в той же манере помог мне выбраться наружу — приподняв за талию, аккуратно вынул и поставил на мощеную дорожку, а сам вернулся в аэролет. «Доброй ночи» я уже привычно желала его спине.
Оставшиеся три дня до старта дипломатической миссии прошли достаточно сумбурно, но плодотворно. Окончательно утряслись все формальности, вары подтвердили готовность принять новую делегацию. Для чистоты эксперимента меня решили отправить на другую планету на противоположном конце сектора, обжитого этим видом. Кроме того, была проведена соответствующая медицинская подготовка организма, а именно — вживлены кислородные фильтры, потому что на планете назначения при гравитации выше земной этого газа в атмосфере было значительно больше.
Окончательно решили вопрос с одеждой: и для меня, и для моего спутника были изготовлены комбинезоны, аналогичные тем, которые носили сами вары. Ну и, конечно, плащи. В принципе, при учете плащей можно было обойтись привычными вещами, но я на всякий случай решила исключить и этот фактор. Было непривычно: я не любила брюки и не носила их уже очень давно, но это было меньшее из зол.
Что касается зла большего, а именно Ветрова, он в эти дни вел себя еще более странно, чем прежде. Появлялся внезапно и непредсказуемо, точно так же уходил, был ужасно рассеян, еще более раздражителен, чем раньше, на вопросы отвечал невпопад или вовсе огрызался, но все больше молчал.
