меня словно резанула по сердцу ее нестерпимая боль.
— И я тоже.
Мы молчали. А что еще сказать? Мы лежали, прижавшись друг к другу, и я гладил ее по волосам, ее пальчики гуляли вверх и вниз по моей груди. Через какое-то время ее дыхание выровнялось, и рука замерла.
Тихий, размеренный ритм понемногу баюкал и меня. Я старался держаться, не засыпать, чтобы до конца насладиться оставшимся временем, но веки тяжелели и закрывались, и вскоре меня самого затянула в сон растекавшаяся по венам река счастья и печали.
* * *
Казалось, прошли секунды, как я сомкнул глаза, когда теплые солнечные лучи тронули мое лицо. Я зажмурился — за окном начинался новый день.
День отъезда.
Я посмотрел на часы, и внутри все сжалось — у меня оставался один час.
Поппи спала, положив голову мне на грудь, и, глядя на нее, я подумал, что никогда еще она не была такой красивой. Кожа ее разрумянилась от жара наших тел, и наши сомкнутые руки все еще покоились на моем животе. Мысль о прошлой ночи пробудила воспоминания, и они вдруг нахлынули, накрывая меня с головой.
Во сне Поппи выглядела такой спокойной и счастливой. Больше всего я боялся, что, проснувшись, она пожалеет о случившемся. А мне хотелось, так отчаянно хотелось, чтобы все случившееся осталось у нее таким же светлым, радостным воспоминанием, как и у меня. Словно почувствовав мой тяжелый взгляд, Поппи медленно открыла глаза. Воспоминания о прошлой ночи тенью пронеслись по ее лицу, зрачки расширились, когда взгляд остановился на наших телах и руках. Тревога сжала мое сердце, но тут ее лицо озарила блаженная улыбка. Я придвинулся ближе, обнял ее, а Поппи уткнулась лицом в мою грудь. Мы лежали так до самого конца, а потом я поднял голову, бросил взгляд на часы, и вчерашняя злость вспыхнула во мне с новой силой.
— Поппимин, — прошептал я, и в моем голосе прозвучали раскатистые нотки этой злости. — Мне… Мне нужно идти.
Поппи напряглась на секунду в моих объятиях, а когда отстранилась, ее щеки были мокрыми от слез.
— Знаю.
Слезы обожгли и мои щеки. Поппи нежно вытерла их. Я взял ее руку и прижался губами к ладони. Минуту я всматривался в ее лицо, запоминая каждую черточку. Потом, сделав над собой усилие, поднялся с кровати, оделся, выскользнул через окно наружу и, не оглядываясь, чувствуя, как разрывается от каждого шага сердце, побежал к дому через лужайку.
Я забрался в комнату. Дверь спальни была открыта снаружи. Возле кровати стоял отец. В первую секунду внутри все похолодело от страха — нас раскрыли, — но уже в следующий момент ярость вытеснила страх, и я, вскинув подбородок, посмотрел на него с вызовом — ну же, скажи что-нибудь.
Я хотел схватки.
Я бы не позволил ему стыдить меня за ночь, проведенную с любимой девушкой. Той, от которой он отрывал меня.
Он повернулся и, не сказав ни слова, вышел.
Тридцать минут пронеслись как одно мгновение. Я в последний раз обвел взглядом комнату. Потом закинул на плечо рюкзак, повесил на шею фотоаппарат и вышел из дому.
Мистер и миссис Личфилд уже стояли на нашей подъездной дорожке с Айдой и Саванной и обнимались с моими родителями. Увидев меня, они подошли к крыльцу и тоже обняли на прощание.
Подбежавшие девочки прижались ко мне, и я потрепал каждую по голове. Стукнула дверь. Я повернулся и увидел бегущую по траве Поппи. Волосы у нее были мокрые — наверно, после душа, — но выглядела она еще прекраснее, чем накануне, и смотрела только на меня.
Добежав до дорожки, она коротко обняла моих родителей и поцеловала Элтона, а потом повернулась ко мне. Мои папа и мама сели в машину, а родители и сестренки Поппи вернулись в дом, дав нам возможность попрощаться наедине. Я распахнул руки, и она влетела в мои объятия. Я сжал ее крепко-крепко и глубоко вдохнул сладкий запах ее волос.
Потом взял ее за подбородок и поцеловал — в последний раз. Поцеловал со всей любовью, что переполняла мое сердце.
— Поцелуй триста пятьдесят шестой. От Руне, на дорожке… когда он оставил меня, — прошептала она сквозь слезы.
Я закрыл глаза, не в силах вынести ее и мою боль.
— Руне? — окликнул меня отец и извиняющимся тоном добавил: — Нам пора.
Поппи вцепилась в рукав моей рубашки. Зеленые глаза блестели от слез, и она как будто пыталась запомнить каждую черточку моего лица. Высвободившись наконец, я поднял камеру и нажал кнопку.
Мне выпала редкая удача — запечатлеть миг, когда разбивается сердце.
Едва волоча ноги — к ним будто подвесили по тонне кирпичей, — я побрел к машине, забрался на заднее сиденье и даже не стал удерживать слезы. Поппи стояла у дорожки, и ветер трепал ее мокрые волосы. Она помахала на прощание.
Отец завел мотор. Я опустил стекло и высунул руку, а Поппи схватилась за нее. Мы посмотрели друг на друга, и она сказала:
— Я буду видеть тебя во снах.
— Я буду видеть тебя во снах, — прошептал я и выпустил ее руку. Машина тронулась. Я повернулся и посмотрел в заднее окно — Поппи стояла на дорожке и махала вслед, пока не скрылась из виду.
Этот прощальный жест остался в моей памяти.
Я поклялся хранить его до тех пор, пока она не встретит меня снова — таким же взмахом руки.
До тех пор, пока он не превратится в «привет».
Глава 4
Молчание
Руне
Осло
Норвегия
Днем позже я уже был в Осло, и с Поппи нас разделял океан.
Два месяца мы разговаривали с ней каждый день. Я старался утешать себя тем, что у нас есть хотя бы это. Но с каждым днем, заканчивавшимся без нее, во мне копилась и крепла злость. Ненависть к отцу нарастала, и в конце концов она сломала что-то внутри, оставив только пустоту. Я упорно не заводил друзей в школе и противился всему, что помогло бы снова принять это место как мой дом.
Мой дом был там, в Джорджии.
С Поппи.
О переменах в моем настроении Поппи не говорила ничего, как будто и не замечала их. Я надеялся, что хорошо все скрываю. Не хотел, чтобы она волновалась из-за меня.
А потом однажды Поппи не ответила на звонок. Не ответила на и-мейл. Не ответила на эсэмэску.
То же повторилось и на следующий день. И на следующий.
Она выпала из моей
