Таким образом, существует группа правил — вероятно, большая группа таких простых правил, как умножение, — с которыми подсознание не может справиться. (По крайней мере ваше и мое подсознание. У гениальных безумцев это все же как-то получается.) Кажется в высшей степени парадоксальным, что действие, с которым справится на уроке любой третьеклассник, даже гениальный математик фон Нейман не может выполнить бессознательно. Несомненно, подсознание работает согласно правилам. Но мы до сих пор не умеем точно различать, какие системы правил требуют подключения сознания, с какими может оперировать подсознание, а каким необходимо то и другое.
Мы знаем только, что любая поставленная задача может быть решена с помощью либо сознания, либо подсознания. Но решения, принимаемые людьми, могут сильно различаться. Герберт Саймон, выдающийся ученый в области экономики, компьютерной техники, психологии и политики, лауреат Нобелевской премии по экономике, раскритиковал наше с Тимом Уилсоном утверждение, что сознание не отслеживает мыслительные процессы. Он ссылался на то, что люди, которые решали задачи, размышляя вслух, могли точно описать процесс решения шаг за шагом. Но его примеры показали только то, что люди способны строить теории о том, какие правила они применяют, решая конкретные задачи, и что эти теории иногда оказывались верны. Но это не то же самое, что осознание мыслительного процесса.
Решая проблему на уровне сознания, мы осознаем: 1) какие конкретные мысли и впечатления мы сейчас держим в уме; 2) определенные правила, с помощью которых мы, как нам кажется, управляем (или должны управлять) этими мыслями и впечатлениями; 3) большинство когнитивных и поведенческих последствий протекающих мыслительных процессов. Я знаю правила умножения, я знаю, что у меня в уме числа 173 и 19, я знаю, что должен умножить 3 на 9, записать 7 и удержать в уме 2, и так далее. Я могу проверить, что то, что доступно моему сознанию, согласуется с правилами, которые, как я знаю, должны здесь применяться. Но ничто из этого не доказывает, что я понимаю, как именно процесс умножения происходит у меня в голове.
Однажды, беседуя со мной, Саймон действительно привел идеальный пример того, как поставленная задача может быть решена с помощью работы либо подсознания, либо сознания.
Когда новички, впервые сев играть в шахматы, передвигают фигуры, они не могут объяснить, каким правилам следуют и следуют ли вообще каким-нибудь. Но на самом деле определенная стратегия у них имеется. Ее называют «стратегией дилетанта», правила которой хорошо известны знатокам.
Если потом человек продолжает постоянно играть, читать шахматную литературу, общаться с опытными игроками, он начинает играть по правилам, которые сознает и может точно описать. Но я продолжаю настаивать на том, что он не понимает, что происходит у него в голове; он может лишь проверить, что его поведение согласуется с этими осознаваемыми правилами и мыслями, которые у него возникают при применении этих правил.
К сожалению, мы не можем отслеживать процессы, которые лежат в основе решения сложных задач. Но еще более печально, что мы часто пребываем в уверенности, что можем. Трудно переубедить человека, что его стратегия не так мудра, как кажется, если он твердо стоит на своем. Он уверен, что понимает, что происходит, и не делает ошибок, на которые вы пытаетесь ему указать.
Когда игроки становятся профессионалами, они вновь теряют способность точно объяснить, каким правилам они следуют. Отчасти потому, что им больше не требуется каждый раз воспроизводить в сознании правила, которые они выучили, будучи молодыми игроками, а отчасти потому, что они сами бессознательно выработали стратегию, которая и сделала их мастерами или гроссмейстерами.
Возможно, утверждение, что мы не имеем доступа к умственным процессам, которые формируют наши взгляды, не будет казаться столь радикальным в свете двух следующих факторов:
1. Нам кажется, что мы понимаем процессы, на которых основаны наши действия и взгляды, но не утверждаем, что понимаем и осознаем процессы, лежащие в основе восприятия или извлечения информации из нашей памяти. Мы знаем, что последнее неподвластно нашему осознанию. Важнейшие процессы возникновения образов и воспоминаний протекают, не осознаваемые нами. Почему же с когнитивными процессами все должно быть по-другому?
2. С точки зрения эволюции почему так важно было бы иметь ключ к пониманию мыслительных процессов, которые совершают работу за нас? У сознания достаточно дел и без того, чтобы контролировать еще и мыслительные процессы, которые формируют для нас необходимые умозаключения и поведение.
Но, говоря, что мы не контролируем напрямую процессы мышления, мы вовсе не утверждаем, что по большей части заблуждаемся насчет того, что происходит за кулисами сознания. Часто, а может быть, почти всегда я могу обоснованно утверждать, какие полученные мной сигналы были самыми важными и почему я повел себя именно так. Я знаю, что резко крутанул руль, потому что увидел на дороге белку и не хотел сбить ее. Я знаю, что пожертвовал деньги на благотворительность сегодня в офисе, потому что все это сделали. Я знаю, что нервничал перед экзаменом, потому что плохо подготовился к нему.
Но чтобы понимать свои взгляды и действия, мне нужна надежная теория. А у меня нет теории, которая доказывает, что если над коробкой для сбора денег на покупку кофе в офисе повесить фотографию кокоса с нарисованным лицом, то вероятность того, что я не «зажму» деньги, повысится. Или повысится вероятность, что я проголосую за запрет абортов, если голосование пройдет в церкви. Или что до обеда я буду более критичен к соискателю должности. Или что запах рыбы заставит меня усомниться в правдивости того, что я читаю. Или что чашка горячего кофе в руках заставит меня считать, что мы «тепло» общаемся. И правда, какая теория может объяснить подобные вещи? «Кто его знает, что влияет на мое поведение?» — вот, пожалуй, и все, что мы можем сказать.
Если бы у нас были теории о процессах, лежащих в основе нашего поведения, мы бы использовали их для объяснения причин своих поступков. В некоторых случаях, подавляя эти процессы, мы добивались бы лучших результатов. Но надежной теории нет, и потому мы не можем единственно верным образом объяснить, почему поступаем так, а не иначе.
Выводы
В этой главе содержится множество подсказок, как лучше действовать в повседневной жизни. Вот самые важные из них.
Не воображайте, что вы знаете, почему думаете то, что думаете, и делаете то, что делаете. Мы не знаем, как повлияли на нас едва замеченные нами и практически сразу забытые случайные факторы. Больше того, часто мы не понимаем даже, какую роль сыграли факторы заметные и важные. Но зачем нам отказываться от веры в то, что мы себя знаем, и расплачиваться за это потерей уверенности в своих силах? Затем, что, обретя здоровый скептицизм по поводу понимания того, что вы на самом деле думаете и почему так поступаете, вы реже будете делать то, что не в ваших интересах.
Не думайте, что другие люди объясняют причины и мотивы своего поведения более правильно, чем вы объясняете причины и мотивы своего. Я часто объясняю людям причины своих поступков. При этом я иногда ловлю себя на том, что придумываю все на ходу и, что бы я ни сказал, лучше не воспринимать это всерьез. Но слушатели обычно кивают и, кажется, верят моим словам. (Говоря с психологами, я обычно снисхожу до напоминания, что верить мне нет никакой особенной причины. Но не делайте так в разговоре с непсихологами.)
Но, понимая, что достоверность моих объяснений плавает где-то между «может, и так» и «Бог его знает», сам я чаще всего со всеми потрохами попадаюсь на крючок чужих объяснений. Порой я понимаю, что собеседник просто выдумывает правдоподобные причины, но чаще всего так же легко верю другим, как другие верят мне. И хотя сам я по необъяснимой причине остаюсь слишком доверчивым, это не мешает мне напомнить вам о пользе здорового скептицизма.
Между прочим, тенденция подвергать сомнению все, что люди говорят о причинах своих взглядов и поведения, становится все более распространенной в юриспруденции. Все чаще можно слышать, что не следует доверять объяснениям свидетелей, адвокатов и присяжных о том, почему они поступили так, как поступили, или как они пришли к своему заключению, — даже когда они действительно стараются быть безупречно честными[69].
Помогите подсознанию помогать вам. Кажется, что к Моцарту музыка приходила сама. (Если вы смотрели фильм «Амадей», то знаете, что часто он записывал готовую партитуру набело, обходясь без черновика.) Но для простых смертных решение творческих задач требует участия сознания по двум пунктам:
1. Сознание необходимо для определения составных элементов задачи, а также для приблизительного наброска варианта решения. Автор журнала New Yorker Джон Макфи говорит, что ему непременно нужно создать черновик статьи, как бы жалко он ни выглядел, перед тем как начать писать окончательный вариант. «Без чернового варианта — если его не было — вы точно не придумаете ничего, чтобы улучшить результат. Вы можете писать статью всего два-три часа в день, но ваш мозг работает над задачей 24 часа в сутки, даже когда вы спите. Но только в том случае, если есть над чем думать — то есть если есть первая версия или хотя бы набросок. Если вы не сделали этого, значит, вы еще не начали писать» (Макфи, 2013). Макфи упоминал еще об одном действенном способе запустить процесс: попробуйте написать письмо маме и рассказать ей, о чем вы собираетесь писать.
