- Злата, - хватаю ее за шею, ловлю губы, размашисто по ним прохожусь. Она с поволокой смотрит так покорно и ждуще. Это слезы в глазах? Почему они так сверкают, почему так ранят и жгут? Почему я так хочу ее оберегать и защищать? Горячей волной захлестывает щемящая тоска и нечто еще, я не понимаю пока этого чувства, не могу дать объяснение. Решаю все обычным способом, чтобы смыть беспокоящее нечто. – Злата, - толкаюсь в нее еще и еще. – Я так тебя… Хочу! Просто пиздец! Трахаю тебя, а мне мало. Мало, понимаешь? Хочу везде. Только тебя… Только с тобой сейчас.
- Не больно, - машет она головой. – Правда… Я так долго этого ждала. Продолжай. А-ах… Не останавливайся… Ум-м-м… Да…Да… Вот так. Пожалуйста, не останавливайся. Хочу кончить, пожалуйста-а-а, хочу кончить, - задушено и беспорядочно шепчет мне в ухо.
Она дрожит и вибрирует под моим напором, звенит как натянутая струна. Подбираясь к сносящему финишу, обхватывает мою шею руками, плотнее обвивает поясницу и по чуть подмахивает сладкой задницей. Мне и этого достаточно, чтобы сойти с ума.
Словно от внезапного джэба сваливаюсь в нокаут, шлепаюсь прямо на задницу с размаха на тридцатой секунде. Выпадаю из реальности, ощущаю только как она вздрагивает и теснее прижимается, глухо стонет и содрогается. Кончает. Добавляю кайфа медленными, размеренными, но глубокими проникновениями. Откидывает голову назад и кричит.
Этот звук дороже любого выигранного боя. Ей хорошо. Трясет от этого понимания, накидывает сверху горящий уголь на мой хребет.
Поддерживаю Златуню за талию и продолжаю всаживать член до основания. Дотрахиваю, дорываю, доматываю до ослепительного финиша. Выдергиваю и кончаю долго, сперма льется и льется. Новые спазмы сотрясают и оглушают. Прижимаю Злату к себе крепче, сильнее. Шепчу ей разную херню о том, что она охуенная и наш секс самый-самый.
Долго еще ласкаю в этом бассейне, больше не говорим, молча заглядываем в глаза друг другу, пытаясь что-то рассмотреть и прочесть. Я целую ее вновь и вновь, трогаю и запоминаю каждый миг. Глажу нежное и желанное тело, запоминаю вкус губ и языка. Все запоминаю, потому что уже завтра этого ничего не будет. Ни-че-го.
Конспирация приезда сюда соблюдена и выполнена на сто процентов. Она не запачкана мной перед другими, ее никто не вычислит. А значит ее никто не тронет. И это главное сейчас. А я? Переживу. Главное, что со Златой ничего не случится. Я вывожу ее из-под предполагаемого удара.
14
Через время.
Абонент временно недоступен.
К черту телефон. Его номер все равно давно удален. Верчу аппарат в руках больше по привычке.
- Злата, заходите, пожалуйста, в кабинет.
В дверях стоит мой психолог – Андрей Владимирович. Высокий импозантный мужчина с аккуратной бородкой. Внимательный взгляд отслеживает каждое мое неуклюжее движение. Стекаю с мягкого уютного кресла и, тяжело переставляя ноги, иду в кабинет. Пока завершаю недолгий, но такой сложный путь, обмозговываю свое нахождение здесь.
Все просто.
Апатия, при чем активная. Чертова долбаная апатия поразила меня, как страшная болезнь и мне было не выбраться из нее без посторонней помощи. Я разрушала себя изнутри, вот так вот, то есть так я поняла, судя по заключениям. Пропали эмоции и чувства. Я отупела, обескровела и сгнила изнутри. В один момент стало все безразлично и тупо. Я не ела, мне было не интересно, что происходило вокруг, не занимало абсолютно ничего. Вообще!
Сегодняшняя цель одна – стать человеком.
Извлекаю Величанского из своего мозга мелкими болючими фрагментарными осколками. Стереть его, совсем соскоблить нужно, будто и не знала никогда.
Двадцать один день длится моя терапия. Осталось еще десять выдержать. Говорят этого безусловно мало, но я больше не могу здесь.
Вроде бы и легче, с одной стороны, когда ничто не напоминает о нем. Днем я справляюсь с помощью врачей и того, что действия распланированы по минутам, а ночью принимаю снотворное. Сейчас уже меньше пью, стараюсь засыпать сама, понимаю, что плохо, когда организм находится в зависимости от лекарств, поэтому как-то обхожусь без них уже. А с другой, я просто хочу домой, в свою комнату, в свой дом. Лечь на кровать и обложиться подушками, завернуться в пушистый плед и читать книгу. Скучаю по маме и папе, да и Рэм скоро приедет. Как же я его жду, соскучилась сильно-сильно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Папе… Как теперь быть, ума не приложу. И так гадаю и этак. Со стыда сгореть, как все странно вышло.
Не было меня счастливей после той проклятой ночи, но эйфории хватило совсем ненадолго. Он уехал. Просто свалил без объяснений. Говорят, в Кисловодск (это позже узнала), но мне кажется бред. Да в принципе неважно куда, главное то, что уехал молча. Без объяснений сбежал. Это было последней каплей.
Я отъехала, просто выключилась и все. В один момент все произошло. Стояла посреди дома с телефоном в руке и тупила в него, в надежде найти в мессенджере ответ. Понимание того, что ничего не будет, ничего не придет, обрушилось странно и уничтожающе. Какое ужасное слово «ничего». Постижение смысла страшного, безнадежного и пустого. Да, пустого, кроме этого, нет иного понимания.
Эта суть словно ад засасывает и медленно жарит, тянет трепыхающиеся жилы, надрывает, а потом безжалостно выдирает, но есть момент: как только чуть остается до полного извлечения - выдер останавливается. И вот тогда вся боль лупит с размаху по телу, парализует и рвет. А ты просто молчишь – все внутри бомбит. Все резервы почти гаснут, слабо тлеют, только иногда под вспыхивая, а потом и вовсе затухают.
Я не смогла… Не смогла выстоять. Сломалась. Он все забрал, всю мою силу выпил одним махом.
Это было папино решение отправить меня на восстановление. Мама поддержала.
Боже, она так плакала, глядя на жалкую меня, когда отец принес меня на руках в комнату. Я смотрела на нее и думала, что все очень странно видится, словно кино смотрю. Ни руку не сжала в ответ, ни слова не произнесла, только моргала, как бездушная сломанная кукла. Спать одну не оставили, конечно. Папа выпроводил обессиленную маму, я слышала, как она сопротивлялась и хотела остаться, но не вышло, он отправил ее отдохнуть. И правильно сделал, ну не могла я видеть, как она рыдает.
Уложив маму, папа вернулся. Угрюмый и раздавленный он сидел рядом с моей кроватью.
Я его дочь. От плоти и крови, до самой распоследней клетки. Наша связь нерушима и вечна. Он знает меня, чувствует всю мою боль, видит слабость и хрупкость. Его незримая защита словно плащ укрывает меня всю жизнь, бережет и сохраняет. Мой отец – моя крепость.
Но сейчас даже он не в силах. Не в силах.
Эта сучья любовь, словно раковая опухоль раскидала злобные и неубиваемые метастазы по телу, опутала, поразила и разбила меня напрочь. Нет такого лекарства, что могло бы вылечить. Не существует.
Вы когда-нибудь видели, как любимый папочка каменеет, когда не может помочь? Я видела и это самое страшное, что доводилось чувствовать. Самое ужасное!
- Скажи мне, Златуня, кто причина твоего горя? Скажи мне, дочь. Сотру с лица земли, уничтожу. Злата… Златочка, скажи… Что тебе сделали? Кто обидел? – берет мою руку и целует в ладонь. Мокрое на руке. Горячее. Эта влага проводит пульсирующий ток острой жалости к себе, загибает в бараний рог, выкручивает. – Дочь, маленькая моя, очнись, посмотри на меня!
В этот сокровенный момент мне снова кажется, что никто, кроме папы не сможет понять. Никто! Сгребаю всю веру в чудо. Только он перевернет мир и сделает его прежним. И я, собравшись с силами, рассказываю ему о своей горькой любви. И мне не стыдно! Не стыдно! Я ни о чем его не прошу, просто вываливаю наболевшее, ругая себя на чем свет стоит, жалуюсь, что не смогла удержать своего желанного, того на ком зациклена, от кого так медленно погибаю.
Он слушает, опустив голову. Вздрагивает на ненужных подробностях, пригибается еще больше, но я не в силах остановиться. Подвывая, говорю... говорю…говорю… Когда поднимаю глаза, в дверях стоит застывшая испуганная мама…
