— Спасибо, Саш. Но поймите и меня правильно, мы знакомы всего лишь несколько дней, хотя я поняла, что человек вы благородный. Есть в вас что-то, чего не хватает многим. Но мне нужно время, чтобы привести чувства в порядок, определиться. Не обижайтесь ради бога на меня, неблагодарную, я хорошо отношусь к вам, Саша, но, пожалуйста, не торопите меня. Я не готова пока принять решение.
— Но вы и не отрицаете возможность того, что у нас может быть будущее?
— Нет, не отрицаю.
— Этого достаточно, Катюша. А время? Его у нас впереди много — вся жизнь, я подожду.
Они подошли к знакомому дому. Александр, улыбаясь, сказал:
— Домой вы меня, по понятной причине, не приглашаете. Я понимаю и не настаиваю. До свидания, Катя.
— До встречи.
Катя прошла через скверик к подъезду, остановилась на входе, обернулась к стоящему недалеко подтянутому и стройному офицеру. Задержала на нем взгляд, улыбнулась, помахала рукой. Александр ответил ей тем же. Когда Катя вошла в подъезд, Доронин глубоко вздохнул, посмотрел вокруг, улыбнулся неизвестно чему. «Мы будем вместе. Обязательно будем». Ему захотелось обнять неизвестную старушку, проходящую мимо, обнять березу, стоящую рядом, обнять весь мир. Жизнь продолжалась, и все теперь впереди. Они проживут долгую, счастливую жизнь. Жизнь, полную смысла. Тоска окончательно отступила. И водка больше была не нужна.
Предсказания Николая, что дедовщина по-любому проявит себя, подтвердились. Прошла неделя усиленного контроля. Ничего в смысле нарушения дисциплины не происходило, и его решено было смягчить. Офицеры и так были загружены службой, и дополнительные длительные нагрузки на пользу не шли, неизбежно сказываясь на качестве их основной деятельности. Поэтому Доронин с понедельника отменил суточный режим нахождения ответственных офицеров в роте, и теперь контролирующий порядок оставался в казарме до отбоя. Этим не преминули воспользоваться отдельные старослужащие, которым не по нутру были введенные ранее порядки.
Однажды уже спящих Николая и Костю поднял дежурный по роте, сержант Смагин.
— Подъем, духи! Оделись и в сортир, на беседу, быстро!
— Какую еще беседу? — спросил спросонья Колян.
— Там узнаешь какую, а ну мухой взлетели!
— Началось, — буркнул Коля.
— Не бойся, Кость, — прорвемся.
Пришлось подчиниться. Друзья, протирая глаза, зашли в туалетную комнату. Там находились Гольдин — их командир отделения, Кузя — старослужащий Кузнецов из первого взвода, Корявый — Коркин, сослуживец и одногодок Кузи. Замыкал шалман дежурный по роте — Смагин. Туалетная комната делилась на две. Передняя — умывальник, задняя — собственно туалет. В передней, почти посередине, сидел на стуле, закинув ногу за ногу, Гольдин. Остальные расположились полукругом. Смагин встал у двери, как бы перекрывая выход. На окна опущены темные шторы светомаскировки.
— Ну что, духи? — начал Гольдин. — Служба медом кажется? А? И думаете, бляди, так и дальше будет? Как ротный вам пел? Гвоздь в грызло! Поняли, обмороки?
Сержант встал, подошел к Косте, тыча его пальцем в грудь:
— А ты, интеллигент вшивый, считаешь себя на особом положении? В стукачи заделался, козел трухлявый? Отвечай, когда сержант спрашивает!
— Что-то я не пойму о чем вы, товарищ сержант?
— Ах, ты не понимаешь? Может, так поймешь?
Гольдин резко ударил Костю в солнечное сплетение. Удар был неожиданным, и Костя не успел напрячь пресс. Боль перехватила дыхание, и он согнулся. Тут же ребром ладони Гольдин ударил по незащищенной шее. Костя охнул и упал на пол.
— Ты че делаешь? — подал голос Колян. — Очумел, что ли?
— Че? Че ты, балбес, вякнул?
— А ничего! За что бьешь?
— Да ты никак борзый, дущара?
Гольдин попытался ударить Колю, но тот, имеющий довольно богатый опыт деревенских кулачных боев, легко уклонился, не сходя с места.
— Вы че беспредельничаете? Нагрузить хотели? Грузите. А зазря бить нечего.
Почувствовав в Коляне скрытую угрозу своему дешевому авторитету, Гольдин решил сменить тактику.
— А ты, Горшков, ничего. Смекаешь, что к чему. Видать, не раз был бит.
— И бит был, и сам бил неслабо. Мне до фени все, когда заведусь.
— Ну-ну! А че за этого заступаешься? Он же стукач?
— Кто тебе такую ерунду сказал?
— Голь? Че ты с ним базаришь? — вступил в раз говор Кузя. — Он же сам напрашивается, так грузи его по полной.
— Слышал, Горшков? Сам напросился. Так что давай, душок, вали за косяками.
— За чем? — удивился Колян.
— Ты че, в натуре, с луны свалился? Дряни никогда не курил?
— А на что она мне?
— Вот балбес. Про анашу слышал?
— Слышал.
— Так вот. Забивается анаша в косяк и курится. Понял, придурок? За столовой махнешь через забор, дальше пойдешь прямо, у моста свернешь к реке. Там в бараках таджики живут. У них и возьмешь дряни — два косяка.
— А бабки?
— Какие бабки, дурак?
— Че они мне, так дадут, что ли?
— А вот это нас не колышет. Как хочешь и на что хочешь бери. И чтобы через час был тут. Придешь пустой — не взыщи.
— Да по пути пузырь водяры возьми, — озадачил Коляна Смага.
— Въезжаешь? Сделаешь все как надо, дальше по-другому будем базарить. Не сделаешь — кранты и тебе, и твоему дружку. Въехал? Давай вали. Время пошло.
— Ладно, принесу че надо, только это, его, — Колян показал на Костю, который начал приходить в себя, — не трогайте, не надо.
— Какой базар!
Николай повернулся и вышел из туалетной комнаты. Как только он ушел, Гольдин вернулся к разговору с Костей, который только отдышался от коварного удара.
— Ну так че, душок? Теперь понял, что я хотел сказать? Молчишь? Ну так запоминай. С этого дня лично ты ежедневно будешь чистить обувь, подшивать подворотнички, стирать и гладить форму мне и моим друзьям. И делать это будешь втихаря, чтобы не дай бог тебя не засекло офицерье. Ну а если стуканешь кому, тогда не взыщи. Тебе кранты. Домой на коляске увезут в лучшем случае. Понял, интеллигент? — Обувь, говоришь, чистить? — поднимаясь, переспросил Костя. — Добро.
Он встал и вдруг, схватив сержанта за плечи, дернул на себя, нанося головой удар в лицо. Гольдин охнул. Отпущенный, он потерял ориентацию и тут же получил удар между ног. Корявый с Кузей, придя в себя от неожиданности, бросились на Костю. Костя успел локтем отбить руку Кузи и ударить в челюсть, но и сам получил увесистый и больной удар в затылок. В глазах потемнело, но Костя нашел в себе силы развернуться и въехать левой в сопло Корявому. Подоспел Смагин, который сбил Костю с ног. Подняться ему уже не дали. Разъяренные деды принялись избивать его ногами, стараясь не попасть в лицо. Гольдин постепенно приходил в себя в углу туалета и наконец дал команду своим дружкам прекратить избиение.
* * *Колян еще из дома припрятал триста рублей. Знал, что пригодятся, вот и пригодились. Он беспрепятственно преодолел забор и темную улицу, вышел к мосту, осмотрелся. Справа, вдоль реки, — заброшенные бараки, в черных проемах окон кое-где тускло горел свет. Николай подошел к двери, дорогу ему преградил огромных размеров пес. Пес лениво загавкал, не предпринимая больше никаких попыток отогнать незваного гостя. Видимо, гости наведывались сюда часто. Вышел черный, как негр, человек в длинном полосатом ватном халате.
— Ай, зачем пришел?
— Дрянь нужна.
— Э-э, кто сказал сюда ходить?
— Тебе че? Фамилии назвать?
— Э-э, зачем фамилья? Сколько брать будишь?
— Два косяка.
— Подожди, вынесут.
— Сколько я тебе должен?
— А твоя не знает?
— Ты мозги-то мне не пудри. Знает моя, не знает, тебя не колышет. Говори, сколько?
— Зачем ругаешься? А скажу нет косяк, что будет?
— Конец тебе будет. Давай, времени у меня нет бакланить с тобой.
— Двести пятьдесят отдашь, кто принесет. Таджик запахнул полы халата и исчез в проеме двери. Через минуту Колю окликнули. Сзади него, на пригорке, стоял мальчик, точная, только уменьшенная копия взрослого обитателя развалин.
— Солдат! Сюда иди! Николай подошел.
— Деньги давай!
— Дрянь где!
— Тут, — пацаненок показал зажатые в кулаке удлиненные папиросы. — Анаша ништяк.
— Давай сюда.
— Э-э, деньги давай?
Колян протянул деньги — двести рублей, получив взамен две папиросы. Тут же он пошел на подъем, где его догнал пацан.
— Ну че тебе?
— Мало деньги дал.
— Ты че, в натуре, считать не научился, Тарзан?
— Моя считал, еще пятьдесят рублей надо. Колян нагнулся к пацану.
— Слушай, чушок, пошел ты! Понял? Или тебе по макушке настучать для понятия? — Коля не испытывал никакого желания доплачивать, чувствуя, что торговец наверняка задрал цену, видя перед собой явного лоха. Пацаненок, ругаясь на своем языке, неохотно удалился.
