– Слушай, в натуре. Я даже и не думал. – Геннадий повертел головой. Увидел над козырьком, защищавшим от света, не иконку, как у всех водителей это обычно сделано. Там висела бумажка – милиметровка с аккуратно написанными фразами: «Не тормози. Не жалей. Не ругай».
И дальше неразборчиво, хотя бумажка и была заламинирована вручную – прозрачным скотчем. «А водила не так прост!»
– Не верь, не бойся, не проси?
Дальнобойщик ухмыльнулся:
– Твоя машина?
– Ага.
– Ну, бывай!
– И тебе доброго пути.
Новые друзья разве только не обнялись. Геннадий зачем – то протянул визитку.
– Хорошо, – еще, но уже добрее и вежливее улыбнулся дальнобощик. – Виктор Степаныч меня зовут.
– Пока, Виктор! Даст Бог, свидимся.
Геннадий направился к своей машине. «Какое удивительное утро, какой денек! Лосенок, дальнобойщик…» – Геннадий любил неожиданно приятные знакомства. Все же к дальнобойщикам он испытывал противоречивые чувства. Терпеливые ребята, уж очень терпеливые – от маршрута отклоняться нельзя, в пробках по обочинам не разгонишься, все хотят «откусить» что – то от груза. Ну что делать? Геннадий бы не вытерпел столько лишений в узких прокрустовых ложах неремонтированных российских дорог.
Мать Кузьмы
Геннадию Петровичу теперь предстояло заправить несчастные пять литров из пластиковой бутыли в самозакрывающийся бак иномарки. Он поискал на земле что – то вроде прутика – нашлась погнутая спица использованного электрода. «Кто ищет, тот всегда найдет», – в эту истину Геннадий верил свято. Порой, свято до безобразия. Однажды, в кризисный 2008 год, начав искать деньги на земле, он не мог остановиться до сих пор. Надо сказать, это стало уже его личной приметой.
Деньги – такая штука: когда они нужны, их нет. Когда есть, смотришь на эти пачки, скрепленные небрежно чуть ли не резинкой от трусов – уже и желания – то особого пользоваться и пользоваться, и использовать их по полной программе – нет. Как с женщинами, одним словом. Когда ты к ним безразличен – к деньгам и к женщинам, – вот они, пожалуйста. Валяются под ногами. Примета Геннадия Петровича состояла в следующем: если на земле оказывалась монетка – обычно достоинством до пяти рублей включительно, новыми десятирублевыми желтыми кругляшками еще никто не начал разбрасываться, – значит к небольшой прибыли. Если на земле обнаруживалась банкнота – к хорошей прибыли. Самое большое, что удавалось найти Геннадию, это сторублевые российские деньги. Через неделю он заключил контракт на пятьдесят миллионов рублей. Доллары и евро Геннадий Петрович еще ни разу не находил.
Электродом была бережно вогнута вовнутрь заслонка в топливном бачке. «Эх, подержать бы кому», – мечтательно подумал Геннадий. Но трасса была пуста, даже животных не наблюдалось.
Пяти литров хватило с лихвой, чтобы добраться до той же самой заправки и залить полный бак. Геннадий не преминул оставить чаевые. Сел, поехал. Продолжил слушать аудио – книгу. До Вильнюса оставалось километров сто двадцать, сто сорок.
«Я был в это время с Громыко в Женеве. Мой коллега Юрий Лепанов, сопровождавший в тот день Хрущева, придерживался своего способа перевода идиоматических выражений: сначала все дословно переводил, а затем уже разъяснял. И тогда, на выставке, он сперва перевел «мы вам покажем мать Кузьмы», а потом пытался объяснить, что это значит, но кажется, не очень удачно.
Узнав об этой истории, а также вспомнив свой опыт общения с Хрущевым, я сделал вывод, что Никита Сергеевич вкладывал в это народное выражение совсем другой смысл, нежели растолкованный Далем как «наказать, сделать зло». Показать кузькину мать – в его понимании – означало показать свою силу, лихость, дать жару.
Как раз в данном смысле я перевел полюбившееся ему выражение во время поездки по Лос – Анджелесу. Хрущев вдруг сказал мне:
– Ну что, небось, опять не так с «кузькиной матерью» получилось? А это очень просто. Ты объясни – это значит показать то, чего они никогда не видели. – Оказалось, я был прав. Жаль, что Никита Сергеевич только мне одному, а не широкой публике, растолковал то особое, личное, а не словарное значение любимой фразы.
«Мы вас похороним» – второе любимое выражение, на которое «клюют» журналисты. Что он имел в виду, когда произносил его? Да, всего – навсего лишь объяснение исторической неизбежности победы социализма над капитализмом. Кто – то же должен «хоронить труп» умершего своей естественной смертью капитализма, в конце – то концов?
Удивительное дело, но фразе Хрущева о «похоронах», видимо, до сих пор суждено оставаться непонятой. Ладно несведущие западные журналисты, но даже у нас ее переводят уже обратно – с английского «we will bury you». Получается – «мы вас закопаем». А Хрущев вообще этого не говорил! Вместо чинного могильщика в цилиндре явился грубый мужик с лопатой. Вот она, сила слова, переведенного слова.
Да – да, еще все помнят историю с башмаком. Вообще, веселая тогда была Ассамблея в ООН, 1960–ый год…
Да, он стучал башмаком по столу. Это был даже не ботинок, как писали потом многие газеты. Хрущев очень любил башмаки, что – то наподобие сандалии, с несколькими ремешками на носке… Дааа. Тупоносую коричневого цвета обувь Никита Сергеевич тогда любил носить в теплую погоду. Но я отвлекся.
В зале прямо перед Хрущевым сидела делегация франкистской Испании. А перед его отъездом из Москвы пребывающая в эмиграции в СССР Долорес Ибаррури, деятель испанского и международного движения, обратилась к нему с просьбой: пристыдить и разоблачить франкистов. И вот после выступления министра иностранных дел Испании он, Хрущев, выполняя просьбу, стал выкрикивать слова против Франко и для большей убедительности стучать ботинком по столу. Просьба выполнена. Цель как бы оправдывала средства.
Но есть и другая версия истории с «ботинком». Хрущев так бил кулаками по столу, – его реально выбесил испанский оратор, – что часы на руке остановились. «Черт возьми, еще и часы сломал из – за капиталистического холуя»… Хорошо, что еще башмак уцелел. ТРАМ – ТАРА – ТАРАМ! Но почему – то мало кто помнит, что именно тогда, останавливая Хрущева, Глава Сессии ирландец Болланд так стучал председательским молотком, что его головка, кувыркаясь, полетела в зал. Потом молоток заменили более крепким, норвежским. Сломать его было не просто, тем более что таких возмутителей спокойствия в ООН с тех лет как не было, так и нет до сих пор.
ШОУ – ТАЙМ.
Я работал с Фиделем Кастро, четой Кеннеди, Неру, Ллойдом, Макмилланом, Вильсоном, Рэнольдом Черчиллем, Наесером, Индирой Ганди, четой Трюдо, Ховейдой, Мухаммедом Сиадом Барре; и с нашей стороны соответственно – с Молотовым, Микояном, Фурцевой, Ворошиловым, Косыгиным, Громыко.
А работать с премьером Израиля Леви Эшколом, как вы понимаете, мне не пришлось. На самом деле, его звали, Лева Школьник из города Николаева – ТРАМ – ТАРА – ТАРАМ».
«Вот ведь – были же люди. А почему были, Виктор Суходрев – речь шла именно от его лица, Геннадий Петрович догадался после сюжета про Кузькину мать, – был жив и здоров. Ему рассказывали, что сейчас он живет, как тихий пенсионер, на даче. Дача на Рублево – Успенском шоссе и прекрасные соседи, люди искусства – это, пожалуй, все, что оставил Советский Дракон в наследство старому служаке. Хорошо, хоть не расстрелял, правда? Теперь и будет жить в этих нерастрелянных сердцах ложная благодарность режиму, как обычное следствие стокгольмского синдрома. А почему ложная? Может, и искренняя. Факт остается фактом – жизнь сохранена, условия жизни сохранены, светлые минуты в памяти вообще никто никогда не отберет. Все отлично! Жизнь продолжается, Кузькина мать ее дери».
Мимикрия
Голос Фрэнки продолжал глаголом жечь:
«Многие сотрудники похожи на своих шефов… Мимикрия, господа.
Все до сих пор поражаются моему портретному сходству с Леонидом Ильичем Брежневым – самым стойким партийцем.
Я впервые увидел его в 1956 году. Выше среднего роста, крепкий, молодцеватый, с зачесанной назад шевелюрой, он излучал здоровье и силу. Так случилось, что после этой первой встречи я в своем профессиональном качестве практически не встречался с Брежневым добрых полтора десятка лет.
Возвышался Брежнев медленно. Даже, я бы сказал, исподволь. Помню, в конце 60–х я обратил внимание на то, что его стали выделять среди других членов Политбюро – в статьях «Правды», например. Однако решающим рубежом в его восхождении стал, пожалуй, 1971 год. А точнее – съезд КПСС, состоявшийся в марте – апреле того года. Брежнев принял широковещательную Программу мира, которую советская пропаганда связала с его именем прочно во всей внешней политике. Но на характер и привычки Леонида Ильича бремя власти повлияло не сразу – по мнению многих, он долго оставался, «нормальным мужиком».
Леонид Ильич до самого своего увядания – до 1975 года, по моим ощущениям – был первоклассным жизнелюбом. Как он «зажигал» в любимом месте отдыха – в Завидове. Помню, в мае 1973 года в Москву прибыл Генри Киссинджер, мы поехали в Калининскую область поохотиться.
