— Иногда мне очень жаль светлейшего хана, — сказала Анастасия и положила в рот засахаренную ярко-оранжевую половинку абрикоса.
— А вот мне нисколько, — жестко ответил Петр Петрович.
— Почему?
Дипломат долго молчал, ожидая, пока камердинер наполнит и его чашку горячим кофе, добавит туда сливки. Затем он растворил в чашке две десертных ложки меда, тщательно перемешал и попробовал. Напиток получился вкусным.
— Молодой хан крымский часто пренебрегал моими советами, — заговорил Веселитский. — Но у него самого нет ни воли, ни сил, чтобы держать ситуацию в стране под контролем. Теперь он перекладывает ответственность за случившееся на мои плечи. Государыня мною недовольна.
— Откуда вы знаете?
— Я получил высочайший указ о переводе из Крыма в Киев.
— Просто обстоятельства изменились.
— И что в них нового, по-вашему?
— Вы же сказали: Шахин-Гирей больше не может управлять государством.
— Да, — подтвердил Веселитский.
— Ныне это очевидно многим, — продолжала Анастасия. — Светлейший князь Потемкин получил несколько конфиденциальных посланий из Крыма. Их написали знатные, влиятельные представители «русской партии». Они тоже низко оценивают возможности правителя и выражают горячее желание немедленно передать Крымское ханство под скипетр Самодержицы Всероссийской. Согласитесь, предложение весьма заманчивое и интересное…
Петр Петрович слушал Аржанову внимательно. Бесспорно, она приехала сюда с какими-то особыми инструкциями секретной канцелярии Ее Величества, заметно отличающимися от тех, что были даны ему два года назад. Конечно, время идет. Кроме того, он — лицо официальное, дипломатическое. Он — всегда на виду, всегда рядом со светлейшим ханом. Может быть, от того крымско-татарские вельможи к нему и не обратились. Они не верили в его объективность. Но кто эти люди? Почему их письмам придали вдруг такое серьезное значение в Петербурге?
Анастасия уклонилась от прямого ответа. От Потемкина она знала, что на полуострове «много затруднений произошло от трактований политических господина Веселитского»[13]. Однако никто не уполномачивал ее рассказывать подобные вещи действительному статскому советнику. Ей предписывалось лишь встретиться с ним и с Шахин-Гиреем, рассмотреть их отношения хотя бы поверхностно и о том сообщить в столицу. Затем чрезвычайный посланник и полномочный министр, покидая Керчь, должен был передать Флоре адреса и выходы на своих наиболее надежных «конфидентов» в Гёзлёве, Ак-Мечети, Эски-Крыму и Карасу-базаре.
Дальше путь Анастасии лежал, причем — по морю, для большей быстроты передвижения и безопасности, именно — в Гёзлёве, на встречу с каймакамом, или главой тамошнего административного округа Абдулла-беем из рода Ширин. Это он конфиденциально писал губернатору Новороссийской и Азовской губерний, вице-президенту Военной коллегии и генерал-аншефу светлейшему князю Потемкину. Лично каймакама Аржанова не знала, но с его любимой сестрой Рабие встречалась, посетив во время прошлого приезда в Гёзлёве турецкую баню. Для нее это знакомство получилось совершенно незабываемым. Теперь молодая женщина надеялась, что и Рабие вспомнит русскую свою подругу, представит ее брату…
Довольно долго стучал обухом плети по воротам городской усадьбы Юсуп-бея десятник первой сотни гвардейцев-бешлеев крымского хана. Рядом с ним, держа лошадей в поводу, переминались с ноги на ногу еще трое телохранителей в форменных темно-синих кафтанах и металлических шлемах. Их прислал сюда Шахин-Гирей с важным поручением: сопровождать русскую путешественницу в имение к татарскому вельможе по старой дороге от Керчи в Ени-Кале и от новой крепости до селения Коп-Кыпчак. Десятник, помянутая о приказе повелителя, терпеливо повторял:
— Сайгъылы урус мусафирлер, ашикмалы. Бизлер кичигирмыз…
— Тохта, достум![14] — отвечал ему из-за ворот густым басом сержант Чернозуб.
Сама Анастасия в это время пребывала в состоянии легкой паники. Она с помощью служанки уже сделала прическу, наложила легкий макияж и повторяла Глафире, что надеть на придворный раут ей совсем нечего. Горничная раскладывала ее наряды на низких диванчиках — сетах, какие стояли вдоль стен в комнате, и коротко характеризовала предметы одежды примерно в таком духе: — А вот юбочка вас очень даже стройнит… А здесь кружавчики самые фигуристые… А платье-то, платье миткалевое, оно один раз всего надеванное… А шаль тоже модная, ни на ком здесь я ее не видала…
Вдова подполковника прикладывала к себе подаваемые служанкой вещи, смотрела на свое отражение в зеркале и бросала их обратно на диванчик. Ничто, по ее мнению, в полной мере не соответствовало столь пафосному мероприятию Шахин-Гирея, проводимому вечером в саду, на свежем воздухе как для русских, так и для татар.
Дома, а Аржановке, она оставила роскошней вечерний туалет, в котором танцевала на губернском балу, устроенном Потемкиным в Аничковом дворце в Санкт-Петербурге зимой, в начале этого года. Ей в голову не приходило, что он может понадобиться в Крыму. Там, в северной столице, она отдыхала, здесь, у теплого южного моря, работала. Потому для командировки на полуостров Флора приготовила абсолютно другие костюмы.
Прежде всего это была одежда в восточном стиле, как женская, так и мужская. Для роли крымской мусульманки — фериджи — широкая накидка, скроенная в виде халата, но с капюшоном, закрывающим лицо, в которой женщины здесь появлялись на улице. Затем этери — длинное платье с треугольным вырезом на груди, надеваемое на белую рубаху, шальвары, или просторные штаны до щиколоток, под платье, папучи — туфли из воловьей кожи без задников, с загнутыми вверх носами. Для роли молодого мусульманина годились те же шальвары, но с сапогами из мягкой кожи, кафтан без воротника, застегивающийся на «воздушные» петли из шнурков, фетровый колпак и чалма — длинный узкий кусок ткани, на него наматываемый определенным образом, шелковый платок для подпоясывания кафтана.
В сундуке лежали и другие вещи, надеваемые крымскими модницами и модниками, изготовленные из бархата, шелка, парчи, достаточно дорогие, хорошо подогнанные к фигуре Аржановой. Но она решительно захлопнула крышку этого сундука. Нет, не татаркой надо ей предстать перед гостями хана, но светской дамой, приближенной к двору великой Екатерины.
Платье для визитов, сшитое из миткаля изумрудного цвета в ателье мадам Надин Дамьен на Невском проспекте, идеально подходило к изумрудному ее золотому колье, браслетам и брошке. Но оно было слишком строгим. Карако вообще относилось к весенне-осенней верхней городской одежде, хотя Анастасии очень нравилось своей практичностью. В его карманах на боках отлично помещались любимые ею дамские дорожные пистолеты «Тузик» и «Мурзик», произведения итальянской фирмы «Маззагатти». Но Флора не думала, будто они понадобятся ей на рауте. Скорее, наоборот, они будут мешать. Придворные дамы — существа обольстительные, но совершенно беззащитные перед мужскими чарами.
