***
В Хольдхейме я часто думаю над тем, что жизнь человека, имевшего несчастье попасть сюда, измеряется не в часах или днях.
Она измеряется в вагонетках с рудой. Десять вагонеток руды в день на троих - такова цена жизни.Или, точнее, цена очередной, на один день, отсрочки от мучений и смерти.
Битва за новый день начинается утром. Еще до рассвета, мы все, несколько сотен заключенных отряда, приписанного к руднику "Уэстанмеринг", идем в шахту под охраной сонных надзирателей и спускаемся под землю в ржавой скрипящей хрупкой клети группами по шесть человек. Оказываемся в рудничном дворе - огромной темной пещере, освещенной только факелами и тусклыми огоньками рудничных ламп. Здесь стражники сковывают нас одной цепью по трое. После этого наверху бьет сигнальный колокол, мы берем из шкафов инструменты, и нас под охраной разводят в жаркие, едва освещенные рудничными лампами тесные туннели работать. Наполнять вагонетки.
Рудник "Уэстанмеринг" древний. Ганель говорит, еще эльфы добывали тут железо. Может быть, мне от этого не легче. Весь рудник - это гигантский лабиринт природных и рукотворных пещер и тоннелей, где воет ледяной ветер, а в закутках ужасно жарко. Так жарко, что в минуты покрываешься потом, даже не работая. Тебя окружают тьма, мглистый спертый воздух, пропахший плесенью и окалиной, твердый серый камень с проплешинами рыжей железной руды, мостки, леса и крепеж из неструганого дерева и ржавого железа, будто декорации огромного чудовищного театра абсурда. Рудник похож на гигантский муравейник, в котором копошатся сотни подневольных душ, кашляя и обливаясь потом, наполняя туннели стуком своих кирок, ломов и обушков, криками и ругательствами. И кругом вода - она стекает со сводов, струится по стенам, каплет на голову, заставляя ежиться и вздрагивать, натекает на полу лужами, сливается в шумный поток, бешено несущийся в глубине пещеры, под нами - мы слышим этот рев каждую секунду. Может быть там, на дне этого потока, нашли успокоение те непокорные, те жертвы императорского гнева, о которых говорил мне ночью черный капюшон. Но я пока жив. И я наполняю вагонетки.
Каждая из вагонеток - железный ящик на колесах, метра полтора в длину и по метру в высоту и ширину. Не знаю точно, сколько руды в него входит. Думаю, не меньше тонны. Вагонетку тянет по рельсам, проложенным по туннелю, пара смирных печальных зашоренных пони, которых ведет за повод заключенный - на местном жаргоне "откатчик". Пока мы наполняем вагонетку рудой, этот самый откатчик сидит где-нибудь рядом и наблюдает за нами, иногда прикалывается, отпуская в наш адрес какие-нибудь плоские и большей частью не смешные шуточки. Поначалу, конечно, я злился, что эта козлина не работает и еще издевается над своими же товарищами по несчастью, но потом привык. Хрен с ним, пусть подкалывает.
Ганель изменился. В первые дни он говорил много и возбужденно - о том, что это ошибка, что нас обязательно уберут с этой работы, что мы не шваль, предназначенная для черной работы и прочее, - теперь больше не болтает. Он сильно похудел и осунулся, в глазах у него тоска, и он все чаще говорит о смерти. Я вижу, что он очень устал, но помочь ему не в моих силах - я сам еле таскаю ноги. Третьим в нашей связке раньше был Локс, но две недели назад его заменили на новенького - молодого виссинга по имени Зерам Ратберт. Парень рослый, крепкий, жилистый, длиннорукий, весь покрытый затейливыми, прекрасно выполненными татуировками - руки от плеч до кисти обвивают ветви дикого винограда, плюща и колючки терна, на груди какие-то звезды, изображения солнца, на спине звери и птицы. Ратберт молод, может, чуть постарше меня, но волосы и заплетенная в косу борода у него совсем седые, как у глубокого старика. Свою шевелюру он убирает под грязную бандану. Я не знаю, за что его упекли сюда, на рудник, а сам он ничего не рассказывает. Парень работает очень хорошо, он в одиночку делает больше, чем мы на пару с Ганелем, и при этом всеми силами пытается показать нам, что презирает имперцев и общаться с нами не намерен. По сути, одного немого в нашем трио сменил другой. Так что работаем мы молча. Откалываем руду кирками, лопатами засыпаем в вагонетку. Обычно до завтрака удается засыпать пять вагонеток, иногда шесть. Потом раздаются удары колокола, и три тюремщика приносят большую медную флягу с капустной или луковой похлебкой и корзину с хлебом.
В этот раз принесли не похлебку. Серый разваренный горох без малейших признаков мяса или жира выглядит и пахнет очень неаппетитно, а главное - успел остыть, пока его сюда тащили. Наверное, оконная замазка и та вкуснее этого месива. И. я, ковырнув его ложкой, понимаю, что съесть это не смогу.
- Возьми, - говорю я и подталкиваю свою миску Ганелю.
- А ты? - Профессор смотрит на меня с недоумением.
- Я не хочу.
Ганель слишком долго думает. Ратберт, встретившись со мной глазами, забирает миску, вываливает ее содержимое в свою и начинает жадно есть гороховое пюре, сопя и чавкая. Покончив с пюре, он вылизывает ложку и, глянув на меня с совершенным равнодушием, растягивается во весь рост на куче породы, заложив ручищи за голову. Я пытаюсь жевать оставшуюся у меня краюху - хлеб кислый и воняет какими-то грязными тряпками, точно муку для него мололи вместе с дерюжными мешками, в которых она хранилась. Отпущенные на обед полчаса проносятся слишком быстро - снова бьет колокол, и мы снова начинаем рубить руду, наполняя вагонетки. В любой момент может появиться мастер рудника или старший штейгер, или еще какой-нибудь начальник: кроме того по туннелям прохаживаются вооруженные хлыстами и крепкими дубинками надсмотрщики, которые следят, чтобы каторжники работали как положено.
Я уже не раз и не два ловил себя на мысли, что работа в шахте превращает меня в зомби. Каждый день, двенадцать часов подряд, движешься как автомат, выполняешь одни и те же однообразные движения, обливаясь потом и откашливая забивающую горло красную пыль. И все реже думаешь о том, что все может измениться к лучшему...
- Фу! - Ганель отбросил кирку, схватил кувшин с водой и жадно отпил из него. Второй глоток он сделать не успел: Ратберт вырвал у него кувшин и пальцем показал на брошенную кирку. Он еще что-то буркнул на своем языке, наверняка что-то не очень лестное в адрес Ганеля.
- Надо работать, - шепнул я ученому, который, казалось, вот-вот расплачется от досады и жалости к самому себе. - Еще три вагонетки.
У меня самого адски болит натруженная спина, в глазах пляшут огненные зайчики. Но нам еще нужно наполнить три вагонетки. Точнее, три с половиной...
- Эй, парень! - Откатчик подзывает меня движением руки.
- Чего тебе?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
