К тому же пора работать над новой коллекцией.
Взглянув на портрет Сталина, Ник-Ник усмехнулся. Пожалуй, он даже знает, в каком направлении работать.
Это будет интересно.
Якут
– Пожалуйста, расскажите об этом поподробнее, – Эгинеев старался говорить как можно мягче, чтобы не испугать Лелю своим интересом к семейным ссорам. Впрочем, можно было не беспокоиться, свидетельница прямо таки жаждала поделиться информацией.
– Рома, он же был тонкий, чувствительный и талантливый безумно, а она постоянно его задевала. Дескать, что за профессия для мужчины. А профессия нормальная, даже классная, знаете, как мне девчонки завидовали? Ромка любое платье с Черкизова мог превратить в шедевр. А она на него давила, чтобы пошел нормальным делом заниматься. Ромка рассказывал, что раньше, ну до моего появления значит, скандалы были дикие. Бабка его разве что из дому не выгоняла, требовала работать пойти, а потом, когда Рому к Аронову взяли, поутихла. Деньги-то он зарабатывает. На его месте я бы старуху вообще в дом престарелых отправила, пусть там санитаров строит, а он терпел.
– Почему?
– Ну родственница же, – не слишком уверенно сказала Леля, – да и квартира на нее записана, Ромка вроде как посторонний. А она этим пользовалась и при каждом удобном случае грозилась квартиру домработнице завещать. Ну чтобы Ромка не зазнавался. Он и не зазнавался, он вообще тихий был, засядет за свои рисунки и целый день точно нету. И боялся жутко, как бы бабка про ориентацию не пронюхала, ну, что он с мальчиками больше, чем… – Леля ненатурально покраснела.
– Революция Олеговна не одобрила бы?
– Скажете тоже! Не одобрила… да она Ромку собственными руками придушила бы. Она не раз заявляла, что правильно при Союзе гомосексуалистов сажали, а еще лучше, если бы их расстреливали, как Гитлер. Что это – издевательство над природой и позор. А теперь представьте, каково Ромке было этот бред слушать?
– Почему же он тогда отдельное жилье не снял? Не мог позволить?
– Да мог, в общем-то, но он свое дело мечтал открыть, деньги собирал, каждую копейку откладывал, а все равно фигня выходила, чтобы подняться бабок до фига надо, с его зарплаты не соберешь. А потом ему предложили подзаработать.
– Как? – Эгинеев уже порядком устал от разговора, но делать перерыв не собирался: девчонка в состоянии шока, болтает без умолку, но кто знает, как долго это состояние продлится? Вдруг через час она наотрез откажется разговаривать? Нет, нужно пользоваться моментом и работать, а отдохнуть он и дома отдохнет. Верочка плов обещала приготовить…
– Честно говоря, знаю плохо, вроде конкурентам инфу слить, но какую – хоть убейте, не скажу.
– Инфу – это информацию? – На всякий случай уточнил Эгинеев.
– Ага. Вроде как они Ромку к себе взять обещались, и авторскую коллекцию выпустить, чтобы под его собственным лейблом, а он об этом всю жизнь мечтал.
– И согласился?
– А вы бы не согласились? – Леля успокоилась окончательно, о недавних слезах свидетельствовали вспухшие веки и покрасневший кончик носа, ну и еще некоторая неустроенность в самой фигуре. Впрочем, раздавленной горем она не выглядела. Более того, Кэнчээри цинично предположил, что в скором времени перспективный модельер Рома Сумочкин будет забыт, а Леля с легкостью отыщет нового друга. Все-таки бюст у нее впечатляющий.
Мысли сползали в совершенно ненужную колею, и Эгинеев усилием воли вернулся к разговору.
– Он не боялся, что начальство узнает?
– Боялся конечно. А когда Аронов исчез, конкретно в штаны наложил.
– Кто исчез?
– Николас Аронов, – Леля посмотрела с презрением, должно быть, в ее понимании не знать об исчезновении Великого Аронова было глупо. – Владелец «л’Этуали». Да об этом сейчас по всем каналам говорят, а вы не знаете! Стыдно.
Химера
Мы вышли на поверхность. До свидания катакомбы, прощай родимый подвал с облупившимися стенами и портретом Вождя народов. Иосифа Виссарионовича я даже поцеловала на прощанье, просто так, от радости, но стоило выйти наверх, и радость моментально испарилась. Во-первых, было светло, ну, не совсем, чтобы день, но и не ночь – длинный осенний вечер, размазанные краски, легкий туман, смутные силуэты дальних домов и непростительно яркие витрины.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я надвинула капюшон поглубже, а Ник-Ник презрительно фыркнул. Хорошо ему, пусть и выглядит, как бомж – неделя под землей никого не красила – зато лицо нормальное. К бомжам Москва привыкла, а вот уроды во все времена привлекали внимание.
– Куда идти?
– Идти? – Удивился Ник-Ник. – Ехать, милая моя, только ехать, я уже слишком стар, чтобы ходить пешком.
С таксистом пришлось договариваться мне, две симпатичные бумажки иностранного производства, и мы уже на месте. Дом Аронова располагался не на широко разрекламированной Рублевке – Ник-Ник сказал, что это пошло и непрактично – а в самом центре Москвы, этакий относительно небольшой по современным меркам особнячок в стиле позапрошлого века. Правда, в стилях я разбираюсь слабо, но пухлые колонны, каменные вазы с отцветающими астрами и изящный забор – настоящее металлическое кружево – мне понравились. Одно странно – почему особняк до сих пор не снесли, очень уж вызывающе он смотрелся в окружении элитных многоэтажек, этакий игрушечный домик во дворе великанов. На месте особняка вполне уместилась бы еще одна многоэтажка вместе с подземным гаражом, детской площадкой, вестибюлем, консьержкой, охранником и круглосуточным сервисом. Я спросила у Ник-Ника.
– Ну, во-первых, это историческая ценность, а во-вторых, он принадлежит мне.
– А разве так можно? – Сколь помнится, частным лицам и организациям запрещено владеть домами, представляющими историческую и художественную ценность.
– Мне можно.
В скором времени я убедилась, что Ник-Ник с готовностью разрешал себе все, что пожелается.
К особняку прилагался штат прислуги. Я уже успела познакомится с горничной Леной – бесцветная девица неопределенного возраста и меланхолического характера, к нашему появлению она отнеслась с поразительным равнодушием, в отличие от Эльвиры, которая являлась неким гибридом между экономкой и дворецким. Сама Эльвира гордо именовала себя "домохозяйкой" и невзлюбила меня с первого взгляда. Кстати взгляд этот был колючим и откровенно раздраженным, но я привыкла и Эльвирино недовольство проигнорировала. В теории имелись еще шофер и повар, с ними, надо полагать, познакомлюсь чуть позже.
– Николай Петрович, – Эльвира охала, ахала, порывалась немедленно стащить с Ник-Ника грязный пиджак, вызвать Скорую, милицию и пожарных. Со скорой и милицией, допустим, понятно, но пожарные-то зачем? Просто, на всякий случай?
– Ах, Николай Петрович, мы так волновались… мы места себе не находили… мы ночей не спали…
– Пустырник пить надо, помогает от бессонницы. – Аронов милостиво позволил стащить с себя пиджак и распорядился вызвать некоего Лехина. Распоряжение Эльвира выполнила со скоростью хорошо выдрессированной секретарши.
– Боже мой, как хорошо дома… – Ник-Ник, скинув ботинки, с наслаждением вытянул ноги. – Сейчас ванну и баиньки… тебе тоже помыться не мешало бы. Значит так, пару дней сидишь здесь, потом я договариваюсь с врачом, посмотрим, что можно сделать… глаза меняем однозначно… фигура… пока не знаю, костяк хороший, остальное сделается. Господи, неужели я, наконец, нормально высплюсь? Дома? В своей постели? Ты не представляешь, какой это кайф!
– Представляю. – В этом доме я совершенно потерялась, слишком много света, зеркал и роскоши. Одна люстра – хрустальный монстр, изрыгающий свет – чего стоит. Зеркала ненавижу по определению, к мебели – кожа цвета топленого молока, причудливые линии, резные ножки, спинки, подлокотники, позолота и невидимая печать Больших денег – страшно прикоснуться. Да и вообще не понятно, зачем я пришла сюда, поверила в сказку, как дура, дурой себя и чувствую. А еще Эльвира буравит недобрым взглядом. Она-то замечательно вписывается в обстановку: довольно молодая, еще красивая, в строгом платье, назвать которое униформой язык не поворачивается, с аккуратной прической и повадками светской львицы. Она умудрилась выказать свое отношение ко мне, не сказав ни слова.
