Я не виню тебя, ты была свободна в своем выборе, я не настолько эгоистичен, чтобы требовать ответной любви или, боже упаси, упрекать тебя в чем-то. Лишь свободный человек умеет любить искренне, а я безумно хотел искренности, и безумно ревновал, вынашивая планы мести. А ты смеялась над моими домыслами и мирила нас, раз за разом, день за днем.
А ведь он нарочно выводил меня из равновесия, нарочно дразнил, втягивал в долгие, бесполезные споры. О да, наш Арамис умел спорить, он орудовал словами, как хирург скальпелем. Раз и противник корчится от злости. Два – он уже смешон. Три – и ни один разумный человек не примет всерьез доводы этого шута…
Я был глуп. Я позволял обращаться с собой, как с шутом, как с мальчишкой, который все никак не перерастет старый спектакль. А мне нравилось называть тебя Констанс, и тебе нравилось это имя, я знаю, я все о тебе знаю.
Ты любишь вареную колбасу и терпеть не можешь вареное мясо. Обожаешь шоколадное мороженое, а от фруктового у тебя сыпь, и от клубники тоже сыпь. Твои любимые цветы – фиалки, а вот розы и гвоздики тебе не по вкусу. Ты мечтаешь отрезать косу и сделать завивку…
Следует говорить "мечтала", "любила", "обожала". В прошедшем времени. Тогда, двадцать пять лет назад ты осталась в прошедшем времени, а мы все ушли в будущее.
Я обязательно исправлю эту ошибку.
Творец
– Да. – Ник-Ник наслаждался каждой минутой этого разговора. При ближайшем рассмотрении капитан – какое невзрачное, средненькое, обобщенное звание, не майор, не подполковник, не генерал, а всего-навсего капитан – оказался прелюбопытнейшим созданием. Во-первых, он совершенно растерялся в непривычной обстановке. Во-вторых, понимал, чем эта растерянность вызвана, и злился на себя, нервно покусывал губы, елозил взглядом по стене и шумно вздыхал, когда мысли его заходили в тупик. В-третьих, он интересовался Сумочкиным.
Странно. Лехин – верный Ланселот-Лехин, готовый прикрыть старого друга – сказал, будто дело закрывают. Поэтому сегодняшний визит более чем необычен. Хотя, возможно, это очередная бюрократическая формальность.
А Ромка-подлец помер. Не то, чтобы Аронову было жаль мальчишку – Ник-Ник не испытывал жалости к неудачникам – но неудобства, которые Сумочкин умудрялся доставить своей нелепой смертью значительно превосходили все неприятности, доставленные этим паразитом при жизни. Вчера вон Лехин газету притащил с заголовком в полразворота: «Аронов избавляется от конкурентов!». А ниже слезливая статья о том, как злой Аронов, «пользуясь старыми связями с криминальным миром, оборвал творческий путь молодого, но талантливо модельера…» Это про Сумочкина. Дескать, именно Сумочкин делал всю работу, а Ник-Ник присваивал лавры, но когда Рома захотел работать самостоятельно – можно подумать, у него были на это деньги – Аронов убил беднягу.
Чушь. Чушь и бред.
– И ему платили?
– Платили.
Идиотский вопрос, в нынешнее время работать чисто «за идею» не принято. Кончено, Ромочке платили и платили неплохо, если тот решился поставить на карту будущую карьеру.
– И много?
– Знаете, как-то не довелось спросить. Впрочем, думаю, дело не в деньгах.
– А в чем тогда? – Черные глазки капитана смотрели недоверчиво, круглые щеки маслянисто блестели, а кадык подергивался, точно рыба на крючке.
Кстати, если по низу платья пустить орнамент из рыбок… хорошая мысль, надо будет попробовать.
– Ромочке обещали возможность выпустить коллекцию под своим собственным именем.
– И что?
Нет, капитан упорно отказывался понимать, военные и милиция поражают своей ограниченностью. Имя, коллекция, мода… максимум, что они способны понять – деньги, но тут дело точно не в деньгах.
– Выпустить авторскую коллекцию. Я имею в виду серьезную коллекцию, а не пятиминутную презентацию в местном доме детского творчества. Так вот, выпустить авторскую коллекцию в солидном доме моды довольно сложно, для модельера, возраста и калибра Ромочки, практически невозможно. Люди годами добиваются, работают день и ночь, а он захотел, чтобы все быстро и без особых усилий.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Так не бывает.
– Вот и я о том же. А Ромка сорвался. Не стану врать, будто не виню его. Виню, каждый делает свой собственный выбор, Сумочкин тоже его сделал. С другой стороны, я как руководитель тоже виноват. Не доглядел, недопонял, неправильно оценил человека.
Капитан зевнул. Зубы у него мелкие, ровные, чудо, а не зубы. Причем свои – вряд ли у обыкновенного капитана есть деньги на приличного стоматолога. Зевает… Скучно ему.
– Между тем, говорю, как специалист, до собственной коллекции ему было расти и расти. Нет, Рома был талантлив, бесталанных у меня нету, но талант – это еще не все. У него проскальзывали интересные идеи, но именно проскальзывали, да так быстро, что он их не видел. Упирался лбом в что-то одно и начинал ходить вокруг да около. А вот в перспективе, чтобы не череда одинаковых нарядах, отличающихся мелкими деталями, а именно коллекция, до этого Ромочке еще расти и расти.
– Уже не вырастет, – резонно заметил мент.
– Печально. Да, хотел спросить, отчего он умер? Несчастный случай? Самоубийство?
– А были предпосылки? – Круглолицый капитан хитро щурился, глаза заплывали за щеки, отчего лицо казалось безглазым.
– Насчет предпосылок – не буду врать, не знаю. Причина… вряд ли Рома догадывался, что служба безопасности узнала про его танцы с конкурентами… А вы уверены, что это самоубийство?
– Ну, как сказать… – Мент вздохнул. – Эксперты говорят, что это отравление, а в таком случае довольно сложно установить: убийство это или самоубийство.
Неприятные слова повисли в воздухе. Убийство. Отравление.
Отравление? Чересчур хорошо для одного маленького подлеца. Яд – орудие избранных. Крошечная капелька смерти на конце иглы, короткая боль от укола, и долгое забвение. Скромный бокал с красным вином, легкий шелковый шарф или смертельный завиток синего дыма.
Отравление… Роман и отравление… Смешно. Потолок Сумочкина – поножовщина в третьеразрядном кабаке или автомобильная авария по вине пьяного идиота, но никак не отравление.
– И что вы по этому поводу думаете?
Капитан дружелюбно улыбался, а Аронов пытался собрать мысли вместе. Рому отравили – в то, что Сумочкин сам проглотил яд, Ник-Ник сомневался – в него стреляли.
И какая здесь связь?
Неприятно, в крайней степени неприятно, и главное – до чего же не вовремя… Наверное, следует обратится к Лехину, пусть поднимет старые связи, наймет кого-нибудь, заплатит, пусть сделает хоть что-нибудь, лишь бы это безумие с убийствами прекратилось.
Якут
Из особняка Эгинеев выходил в расстроенных чувствах. Преобладала зависть – вот это высший класс, иметь в центре Москвы не квартиру, кого этим удивишь, а настоящий полноценный, пусть и скромных размеров, но особняк с колоннами, гаражом и английским газоном индивидуального пользования. А он, капитан Эгинеев Кэнчээри Ивакович квартиру разменять не может. Да вся его квартира вместе с ванной и кладовкой – дополнительные два с половиной квадратных метра – в холле уместится. И чем этот Аронов лучше? Что он такого полезного делает? Поневоле задумаешься: а так ли уж неправы были коммунисты-революционеры в семнадцатом году?
Зависть прицепом волокла подозрительность, заставляя выискивать малейшие детали в поведении Сафрнова, и пристраивать их к новорожденной версии.
Слишком спокоен? Правильно, уверен в собственной безопасности. Деньги и связи защитят обывателя Сафрнова от подлых инсинуаций милицейского капитана, который всем известен своей чрезмерной подозрительностью и патологической нелюбовью к богатым людям.
Ладно, Бог с ним, со спокойствием, куда больше Эгинеева поразила реакция свидетеля на новость об отравлении. Страх, беспокойство, удивление еще можно было бы объяснить, но тот факт, что Сафрнов улыбался! Его сотрудника отравили – пускай только предположительно – а он улыбается! Это как понимать?
