и поскромнее найти ученого. Захаров ведь сидел и тихонько блеял, когда его спрашивали. Еще бы двух — трех чуть активнее его и сцена состоялась. А вы зверь! Если бы знать, надо было вас выставлять на нашу сторону, а не Бармалея Домешника.
Ларионов проницательно посмотрел на Романова:
— Как я понимаю, несмотря на риторику выступлений, наши позиции особо не различаются. Главное, как ставить вопросы. Несмотря на казалось бы прозападное ваше выступление, англофилом вы не являетесь.
Он вопросительно посмотрел на Романова.
Дмитрий Сергеевич ответил благодарным взглядом. Наконец-то нашелся один грамотный человек, который не спешит обвинять его в космополитизме. Хотя и не это обидно, космополит так космополит. Так ведь русский он и хочет остаться русским не только по крови, но и по культуре. Дуракам это не объяснишь, но за умных неприятно.
Ледок неприязни к министру, обвешавшим приемную драгоценными фитюльками, окончательно растаял.
Он помолчал, не зная спрашивать, или нет, поднабрался решимости:
— Вы должны знать, почему меня едва не сожрали после передачи, несмотря на гарантии? Все шло к этому — и я, и институт. Уже и комиссия работала.
— Испугались? — довольно улыбнулся Ларионов и осекся, взглянув в спокойные, подернутые ледком глаза. Так смотрит человек, который не просто знает, что будет впереди. Ему на все даже не наплевать, он смотрит на это как на возню муравьев под ногами.
— Извините, — министр заерзал почти так же, как парой минут раньше Романов. Заговорил тише, словно размышляя: — Ну, институт вряд ли прикрыли, несмотря на все усилия академика Максимова. А вот вас бы помяли. Любое государство — это средство подавления, — без всякого смущения ответил министр. — Когда оно встречается с кем-то, не вписывающимся в общие рамки и не желающим ему подчиняться, то его подавляют. А гарантии… гарантии действовали бы, если бы вы нас не побили. Захарова же вон не тронули.
— Вот как, — сказал Дмитрий Сергеевич, ничуть не удивляясь.
— А как вы хотите? — в тон ему сказал министр. — Вы же не маленький ребенок, когда развились на телевидении, должны были понимать, на что шли. Я лично не собираюсь перед вами извиняться.
И только не вздумайте мне здесь рассказывать, что ТАМ, в государствах Европейского Содружества или Штатах по-другому. Там, конечно, степень свободы выше, но заканчивается все одинаково — либо ты идешь на сотрудничество с государством и в рамках этого пользуешься определенной свободой, либо тебя давят. По-разному, иногда весьма интеллигентно, но от этого этот процесс другим не становится. Бьют до тех пор, пока, извините, фекалии не вылазят.
Вот и у нас, — подчеркнул министр, — все стало мягче. Вас же не арестовали, не поставили к стенке или не отправили в Сибирь. Нет, всего лишь немного потравили. Ну, уволили вас, так устроились бы вы в школу или там дворником, а через год директор института взял бы вас обратно. Компетентные органы этому бы не препятствовали. Все мягко и демократично.
— Легко вам говорить, — как бы ужаснулся Дмитрий Сергеевич.
— Что делать. Я сам прошел через это. Знаете ведь, наверное, был уволен, полгода перебивался с хлеба на воду. А вы, вижу, почти смеетесь надо мной. Сильный вы человек, Дмитрий Сергеевич.
— И что же помешало довести до конца? Ведь уволили уже. Осталось только дать возможность устроиться дворником. Поучили уму разуму. И посмотрели бы, как я буду махать метлой на исправительно-трудовых работах. А вместо этого все остановили. И даже организовали откат. Я так понимаю, не без вашей подачи.
Ларионов помедлил, словно размышляя, стоит ли с собеседником говорить на эту тему. Решился, поставил кружку с чаем на стол, и, нагнувшись к Романову, почти шепотом заговорщически сказал:
— А вот для этого я и пригласил вас сюда.
Глава 8
Ларионов допил почти остывший чай и отставил от себя опустевшую чашку. Достал из ящика стола пачку сигарет, долго разминал и принюхивался к вытащенной сигарете. Дмитрий Сергеевич с некоторым удивлением присматривался к этому церемониалу. Обычно табачный дым пропитывал всю обстановку в помещении и ему, как человеку некурящему, легко было определить, курит его собеседник или нет. Здесь, кажется, не курили. Или курили?
— Присматриваетесь? — Министр грустно улыбнулся. — Раньше я был жутким курильщиком. Врачи запретили. Сказали — хочешь жить, бросай курить. Стимул большой. Вот так воспитываю силу духа. Разминаю пачку, вытаскиваю сигаретку, принюхиваюсь и все! После пережитого инсульта курение для меня категорически запрещено.
Он вздохнул с грустью.
— Вы, кажется, не курящий, Дмитрий Сергеевич?
Дмитрий Сергеевич покачал головой, удивленный такой откровенностью. О том, что министр иностранных дел инсультник, в стране, вроде бы, никто не знал.
— Ах, как приятно, — вздохнул Ларионов. Последний раз вдохнул запах табака, убрал сигару в пачку, а пачку в стол. — Теперь относительно вас. Надеюсь, вы понимаете, я не знаю всех деталей вашей дальнейшей предполагаемой судьбы. Я работаю не в ФСБ, а в министерстве иностранных дел. И с самого начала не был сторонник такого подхода к вам. Говорю это вам не оправдания ради, а для пояснения позиции, поскольку прямо скажу — специально ради вас по кабинетам бегать бы не стал. Вы взрослый человек, живете в России, наши знаете порядки. Сами за себя и отвечайте.
Ларионов остановил свои разглагольствования.
— Что-то я разболтался сегодня. Наверное, с докторами редко разговариваю, — пошутил он. — Вернемся к вам. В нормальных условиях я не знал бы ничего, кроме новостей по телевизору, где вас густо поливали грязью и некоей субстанцией из унитаза. Но поскольку дело касалось заграницы, со мной время от времени консультировались. Еще раз подчеркну — ничего ни вам, ни вашему окружению бы не было. И институт ваш остался бы. В эпоху национальных идей закрыть Институт Российской Истории невозможно.
— Как у вас все легко и просто, — не удержался от шпильки Романов.
— Да, — посмотрел Дмитрию Сергеевичу прямо в глаза Ларионов, не увидел ледяного спокойствия, успокоился, заговорил веселее: — просто, но отнюдь не легко. Нервов бы вам намотали. Сидели бы в квартире, подрагивали, пукали и ждали худшего. По себе помню. Как видите, я с вами разговариваю откровенно. Но не для того, чтобы разругаться. Обычно общество смотрит на государство с точки зрения потребителя — корми меня, пои, а я буду кочевряжится. Нет, обязанности здесь обоюдные.
Дмитрий Сергеевич громко хмыкнул, не соглашаясь.
— Я
