Я аккуратно капнул на порез, и стал ждать. Девушка уставилась на палец.
— Ой, — шепнула она, — не больно уже… Миш, смотри! Ранка затянулась!
— Работает! — счастливо улыбнулся я. — За тебя!
И выхлебал «живую воду» до донышка.
Тот же день, позже.
Калужская область, река Протва
Как ни осторожничал Ромуальдыч, как не пекся о юном поколении, а только гаврики и гаврицы дружно отказались ночевать в Брянске.
«Зачем? — вопили они хором. — День еще! Мы только пообедали, а до вечера еще — ого-го!»
Вайткус сдался, и скомандовал: «По машинам!»
Доехали до самого Обнинска, а там свернули к Протве — передохнуть и перекусить.
Я вылез из «Ижика», и потянулся, как следует. Тело не ответило резью, не ввинтились в череп пакостные буравчики. Оклемался.
И я с каким-то первозданным интересом всматривался в окружающий мир, словно открывал его заново.
Думаю, меня мог понять лишь приговоренный — вот он всходит на эшафот… палач накидывает ему на шею петлю из колючей веревки — от нее зудит кожа, чертовски хочется почесаться, а руки связаны… барабанная дробь… Истекает последняя минута жизни…
Но тут поспевает глашатай на взмыленном коне, и громким голосом объявляет о помиловании. Немая сцена.
Расстроенный палач сдергивает петлю, и смертник, почти переступивший черту мира живых, падает от слабости на колени. Он обводит взглядом недовольную толпу, лишенную зрелища, и далеко не сразу, с трудом привыкает к робкой мысли: а ведь он снова один из них… И пыльные доски под ногами, впитавшие пот и страх казненных, и катышки навоза на стерне, и тучка, занавесившая солнце — опять это всё его. Его мир. Его жизнь…
Я медленно вдохнул и выдохнул, отгоняя печальные видения, и вышел к реке. Протва — совсем узенькая, но живописная даже в «зимний период». Лед сковывал течение, а с берегов клонились ивы, словно моля открыть чистую воду — пусть солнце искрится на мелкой волнишке и вьются русалочьи косы донной травы.
Сосны отступили от речки, залезая на пригорки. Оттуда шел невнятный говор и треск — мужской пол добывал дрова.
— И чё? — донесся вопросительный вопль Изи.
Я было двинулся на помощь, однако тонкий голос Альбины развернул меня на месте.
— Ой, Миш, помоги, пожалуйста!
— Ой, Аля, бегу уже!
Девчонки собрались на пятачке, где стаял снег. На расстеленной клеенке — кучей продукты, вперемежку с посудой. А стряпухи гадают над головоломкой «Как подвесить котел?»
Рита, Светлана с Машей, Альбина и Тимоша задумчиво разглядывали немудренное устройство для любителей турпоходов. Меня встретили белозубо, как всегда, а у Зины с Алей лица были осиянны посвящением в Великую Тайну. Близняшки это уже проходили…
— Сейчас мы его… — я бойко разгадал головоломку, маленькой кувалдочкой вбив штыри-ухваты в мерзлый песок. — Сейчас я водички наберу…
— Прямо из реки? — уширила глаза Зиночка.
— Да нет, что ты, — успокоил, подхватывая котел, — мы там ключ проезжали, их тут много…
— Миш, Марина нам все рассказала… — глаза у Тимофеевой стали еще больше. — И что теперь будет? Они тебя заберут от нас? Чекисты? На совсем?
— Обойдутся, — нарочито спокойно ответил я. — Мне еще на выпускном танцевать со всеми вами.
Словно дождавшись конца нашей интермедии, разнесся страшный треск — из кустов вывалился Динавицер. Весь в снегу, он гордо тащил охапку хвороста и сучьев.
— Откуда дровишки? — на рефлексе спросил я.
— Из лесу, вестимо! — прозвучало, как отзыв на пароль.
— Ну, ладно, я за водой…
— А спички хоть есть у кого?
— Несем! — к будущему костру строем шагали наши деды.
Не ковыляли, не шкандыбали, а ступали уверенно и твердо, как на параде.
— Равнение на Мишу! — рявкнул дед Егор. Вроде шутливо, а ветераны подтянулись всерьез. Дружно шевельнули прокуренными усами и вскинули руки к ушанкам, отдавая мне честь.
Вечер того же дня
Москва
Солнце закатилось, когда наш караван пересек МКАД.
— Москва-а… — задавленно пищали близняшки. — Ух, ты-ы…
— Представляю, какой сейчас писк стоит в «Жигулях», — сверкнула зубками Рита. — Альбинка первый раз здесь!
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— А мы, что ли, нет? — живо откликнулась Светлана. — Проездом к бабушке! Иже херувимы… Один вокзал только и видели.
— Это не считается! Это не считается!
Я мимолетно улыбнулся, поглядывая на зеркала, на дорогу и вокруг. Сейчас мой «Иж» вел всю кавалькаду — и я аккуратно вырулил с Кутузовского проспекта к «трем кубикам» ФМШИ, выкрашенным в желтый цвет.
Учебный корпус и два жилых прятались в саду из яблонь и груш — летом здесь, как на даче!
Я завел «Ижа» во двор, и обернулся к пассажиркам:
— Блистайте и пленяйте! Тут сплошь физики-математики, они таких… конгруэнтных девушек и не видали никогда!
Хихикая, близняшки выпорхнули, тотчас же примеряя образы принцесс крови, из каприза заехавших в глушь. Толпа встречающих, хоть и редкая, сфокусировала свое внимание на наших девчонках — линзы очков так и взблескивали. Даже простодушная Альбинка дефилировала, покачивая бедрами, затянутыми в болгарские джинсы «Рила».
— Так и вертит, так и вертит… — прокомментировала Рита, следя за подругами в окно.
— Ну, если есть, чем, — резонно заметил я, — почему бы и не покрутить? Гляди, даже у директора очки запотели!
Сулима хихикнула и положила мне руку на колено.
— Миш, — ее голос зазвучал в серьезном тоне, — мы с двойняшками давно в курсе… м-м… ну, скажем так — трети твоей тайны. Мы знаем, что тебя и наши искали, и цэрэушники, и… эти… из Модаса… Блин-малина! Из «Моссада»! И мы молчали, как рыба. Свежезамороженная. Ни слова! Ни звука! Правда же?
— Правда же, — согласился я, гадая, к чему она клонит и, как мне казалось, зная ответ.
— Вчера ты был с Мариной… — с усилием, с запинкой молвила Рита. — Я имею в виду, вы с ней… — она густо покраснела, и выпалила, будто спеша выговорить: — Занимались любовью! Да? Скажи!
— Да, — медленно кивнул я, сознаваясь в содеянном.
Девичьи пальцы с силою сжали мое колено.
— Спасибо, что не обманул, — голос одноклассницы позванивал, и я подумал, какие же страсти бушуют по ту сторону черных Ритиных глаз. — Нет, я понимаю, конечно, она имела на это право, но… Но мне все равно плохо. Скажи… Только не улыбайся, ладно? Для меня это все очень, очень серьезно! Хотя, может и глупо, по-детски как-то… Скажи, Марина знает всю твою тайну?
— Нет, — честно сказал я.
— Тогда открой ее мне! — жарко выдохнула Рита. — Расскажи все мне одной! Хоть обидно не будет. Ну, пожа-алуйста!
Я лишь головой закрутил, поражаясь извивам женской логики. Но и самому изворачиваться надоело.
— Риточка, только ни Настя, ни мама об этом узнать не должны.
Девушка истово закивала, проведя пальчиками по губам, словно застегивая «молнию». Вздохнув, я откинулся на спинку, уже понимая, что не сдержусь, поддамся соблазну исповедаться. Все равно ведь, разоблачили меня бравые чекисты…
И, стыдливо глядя в сторону, выложил «всю свою тайну»:
— Мне сейчас шестьдесят два. Дожил до две тыщи восемнадцатого, а потом мое сознание, моя личность, моя душа, что ли, переселилась обратно в семьдесят четвертый. Это случилось в последние дни августа — здесь, в этом времени…
Я рассказывал, морща нос, кривя губы, но мне все равно легчало. За окном прошла Наташа, спеша куда-то. Славин неуверенно потоптался, поглядывая в мою сторону, и поплелся за девушкой. Ромуальдыч солидно толковал с директором Трошиным, а «ежи» с «ежихами», да «суперы» с «суперихами»[3]так и вились вокруг наших.
Изя неумеренно хвастался, маша руками, Даня вставлял ёдкие комментарии, а Юрка Сосницкий покуривал в сторонке, посматривая… На кого же Сосна посматривал? Света обернулась к нему, и Юрка мигом отбросил сигарету, будто обжегшись. Всё с вами ясно…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— …Так что никакой я не гений и не вундеркинд, — подвел я черту. — Обычный мужик, которому пора было на пенсию, а он новую жизнь начал…
