Шурка не мог различить ни Аню, ни Зою, ни Митю. «А я? А меня? — подумал он. — Я такой же, как они. Таня никогда меня не узнает!»
Он возил ложкой в тарелке, словно на дне ее можно было увидеть Танино лицо. Но серая слизь снова расползалась, покрывала все.
Вдруг кто-то больно ущипнул его за спину. Шурка обернулся — направо, налево, — но нет, все жевали, остекленело глядя перед собой. А когда снова повернулся, хлеба не было.
Шурка изо всех сил старался больше не думать о еде. Но голод поскребывал когтями в животе.
Трещали швейные машинки. Шурка вертел ручку. Желудок ломило от голода. Пыльный запах мешковины забивался в ноздри. Тускло блестели склоненные остриженные головы.
— Зоя, — шепнул Шурка.
Вдруг в стене открылись два глаза. Они уставились прямо на Шурку. Взгляд был пронзительным и неживым одновременно.
Шурка вздрогнул, быстро уставился на ползущую под иглой мешковину.
А когда снова — осторожно — посмотрел на стену, глаз не было. Стена как стена. Серо-зеленая до половины, выше — серовато-желтая.
От голода мерещится, понял Шурка. Он читал, как у арктических путешественников от голода начинались видения. Бывает. Полярники призывали на помощь силу воли. Справились они — и он тоже справится.
— Зоя, — под покровом общего шума снова зашептал Шурка сгорбленной худенькой спине впереди. — Я не злюсь из-за хлеба. Честное советское!
Спина немного выпрямилась. Она слушала.
— Зоя, — Шурка перевел дух и шепнул еще тише: — Давай отсюда сбежим?
— Зачем? — спина снова безучастно согнулась над шитьем.
Шурке опять показалось, что со стены глянули глаза, уже в другом месте. Он зажмурился — надоели эти видения! — поморгал. Тьфу, проклятый голод. Снова открыл. Конечно же, на стене не было ничего.
— Зоя…
Пауза.
— Как?
— Есть план.
Спина слушала, затаив дыхание.
— Главное, вдвоем. Один подсадит. Второй подтянет. И в форточку.
— А куда потом? — прошелестела Зоя.
— Сталюд!!!
Тумба выросла откуда ни возьмись.
— Встать!
Шурка вскочил, вытянув руки по швам и таращась перед собой.
— С кем ты болтал?
— Ни с кем.
— Отвечай!
— Ни с кем я не разговаривал.
— Та-а-ак, — Тумба слегка похлопывала себя линейкой по ладони.
— Сам с собой, — упорно твердил Шурка.
— Нинель!!! — рявкнула Тумба страшным голосом, так что все подняли головы. Треск машинок смолк.
Зоя медленно поднялась. Тоненькая шея жалобно торчала из широкого воротника. Уши на остриженной голове пылали.
— Руки, — приказала Тумба.
— Я сам с собой разговаривал! — выкрикнул Шурка.
— Руки! Перед собой.
Шурка и Зоя-Нинель протянули вперед дрожащие растопыренные пальцы.
Взвилась линейка. Плашмя обрушилась на Зоины руки. Еще и еще.
По щекам Зои медленно и бесшумно полились слезы. За крик тоже наказывали.
Тумба сделала несколько шагов. Размахнулась пошире. Линейка свистнула.
Шурка зажмурился, ожидая страшного удара. Стиснул губы.
Шмяк! Зоя вскрикнула.
Не почувствовав удара, Шурка открыл глаза. На шее Зои, там, где хлестнула линейка, алела и надувалась широкая алая полоса.
— Теперь все уяснили? — Тумба обвела свинцовым взглядом серенькие фигурки, словно удав — мышат.
Шурку она не тронула.
Затрещал звонок. Все поднялись. Накрыли машинки чехлами. Стали строиться в колонну.
— Зоя! — протиснулся позади нее Шурка.
Она не ответила.
— Прости. Тебе больно?
Молчание.
— Нинель, — попробовал Шурка.
Аня-Октябрина оттеснила его назад, молча толкнув плечом.
— Да я же… Аня!
Митя-Ворс молча повернулся спиной. Затем встрял еще один и еще.
— Я не специально. Честное слово!
Шурку оттеснили в хвост колонны.
— Ребята!
Но только серые спины были ему ответом.
С Шуркой больше никто не разговаривал.
С ним никто не захотел встать в пару.
— Марш! — приказала Тумба.
И колонна, шаркая ботинками, потянулась по коридору в столовую.
В столовой от Шурки норовили отодвинуться подальше. Пересесть было нельзя. Зоя, Митя, Аня сидели, словно отпрянув от него. Смотрели в кашу.
— Зоя… Аня… Ребята…
От обиды Шурка не мог есть. В горле першило, стояли слезы.
«Может, успею заснуть», — подумал Шурка, заворачиваясь в серое одеяло.
— Ой! — вдруг раскрыл он глаза.
В спальне было темно. В голове внезапно появились ясные цветные картины. Вот мама в зеленом шелковом платье. Папа делает гимнастику. Таня читает, грызя сухарик. Вот его кровать. Ширма в детской. Бобка на горшке. Танина скрипка. Дверь. Улица. Дверь. Мама. Папа. Бобка. Таня. Бобка. Папа. Таня. Мама.
Шурка вскочил на постели. Над рядами серых кроватей неподвижно висел сон. Шурка вдруг услышал: вдыхают все разом и выдыхают как по команде.
Он снова лег. Осторожно, словно прижимая к груди живой цветок. Опять принялся вызывать цветные картины.
В окно скользил лунный луч. Ровные ряды кроватей. Ровные серые холмики. Шурке на миг стало не по себе: ему померещилось, что это кладбище. И даже спинки кроватей походили на могильные плиты.
Шурка сел на кровати, тяжело дыша. По спине соскользнула капля пота.
Теперь он различал в темноте одинаково обритые головы. Слышал, как дышали и посапывали. Но спокойней не стало, сердце кувыркалось в груди.
Шурка откинул одеяло. Бесшумно прошел через всю спальню.
Он не знал, что делает. Но лежать в темноте было невмоготу.
Осторожно отворил дверь. Коридор уходил в обе стороны длинными пустыми рукавами.
Там было темно и тихо. На полу лежали серые квадраты лунного света, падавшего из незакрашенной половины окон. Шурка старательно обходил их на всякий случай. Издалека доносился звук, как будто кто-то скатывал картофелину по крыше. Дожидался, пока она остановится. Пускал следующую. Потом еще.
Звук делался всё ближе и ближе. Стал оглушительным. Уже не картофелина. Казалось, самолет пытался запустить моторы.
Шурка замер.
Коридор делал поворот.
Шурка прижался к стене. Тихо сел на четвереньки. Осторожно выглянул из-за угла.
На стуле, запрокинув голову и вытянув ноги-тумбы, спала Тумба. Рот ее был открыт, из него вырывался зловонный храп. Настольная лампа под зеленым козырьком бросала ненужный круг света. В круге лежал ключ. Огромные руки прижимали к животу книгу.
Что-то ворохнулось.
Надзирательница всхрапнула, дернула ногами. Шурка отпрянул за угол. Книга встрепенулась в ее руках. Из нее выпал прямоугольник, плавно скользнул прямо перед Шуркой.
Фотокарточка легла лицом вверх. Юная дама в огромной, как колесо, шляпе с белыми розами. Фотография была чуть желтой, да и шляп таких не носили уже давно. С царских времен.
Шурка вжался в стену. Карточка лежала в бледном круге света. Сам Шурка был в темноте. Сердце его ужасно колотилось, заглушая тяжелые шаги надзирательницы.
Тумба протянула руку к фотографии. Шурка смотрел на эту руку с толстыми пальцами: она казалась ему самостоятельным животным, какой-нибудь каракатицей. Фотография и эта рука принадлежали двум разным мирам.
Вдруг на стене, над самой фотокарточкой, открылись глаза.
Шурка затаил дыхание.
Глаза были чуть сонные, беспомощно блуждали, щурясь. У Шурки колени подогнулись, спина взмокла. Он только молил, чтобы они не уставились на него.
— Тань, ты мне не веришь, что ли?
— Верю. Конечно, верю. Просто…
— Ну вот совсем человеческие глаза!
— Просто бывает, что люди выдумывают.
— Врут?
Таня покачала головой.
— Не обязательно. Вернее, да, но не для того чтобы всех одурачить. Или чтобы их все слушали. Иногда они просто не понимают, что происходит, поэтому объясняют, как умеют, и сами в это верят. Как мы верили, что с нами говорят птицы.
— Но они с нами разговаривали!
Таня помолчала.
— Теперь я уже не уверена.
— Зачем мне врать? — обиделся Шурка.
— Я не говорю, что ты врешь! Но… Иногда лучше немного придумать и поиграть, чтобы спрятаться от того, что было по правде.
— Но я их видел!..
Он их правда видел. Эти глаза.
Рука быстро цапнула фотокарточку. Глаза распахнулись. Поздно. Глаза посмотрели вверх. Видимо, Тумбе в лицо. Они были уже совершенно проснувшиеся. Холодные, бдительные, пронзительные.
Шурка услышал, как Тумба тихонько запела.
Как не похожи были эти звуки на ее обычный носорожий рев!
Она пела колыбельную.
«A-а, а-а…» — баюкал ее голос. Он был немного испуганный. Как будто Тумба баюкала ядовитую кобру.
Глаза опять подернулись сонной дымкой. Несколько секунд Шурка видел борьбу: злой беспощадный взгляд то выныривал на поверхность, то подергивался сонной пеленой. Наконец глаза пропали.
