— Так вот мы хотели… вернее, мы хотим посоветоваться с вами. — Я посмотрела на Антона, приглашая его принять участие в разговоре, но он упрямо молчал, уставившись в носок своего ботинка.
Николай Николаевич снова раскурил свою трубку и, выпустив роскошный клуб дыма, сказал:
— А вы с самим Павликом в открытую говорили?
— Нет, — сказала я. — Не смогла себя заставить…
— А я говорил, — вдруг сказал Антон.
— То есть как? — спросила я. — Почему же ты мне ничего…
— А я только что с ним говорил…
— Где?
Антон наконец посмотрел на меня.
— У него дома.
— Дома? А он разве никуда… не собирается?
— Собирается. На работу возвращаться, вот куда он собирается. Говорит, путевку не достал. Опять хочет отпуск переносить.
— Что же ты ему сказал?
— Все и сказал.
— Все?
— Все.
— А Павлик что? — это уже спросил Николай Николаевич. С большим интересом, нужно сказать, спросил. Даже курить перестал.
— А! — со злостью махнул рукой Антон.
— Нельзя ли пояснее? — сказал Николай Николаевич.
— Ты ж его знаешь, Лена… Все перевел в юмор, черт бы его побрал! — Антон ожесточенно почесал голову. — Усадил он меня на свой диванчик, сам сел напротив, уставился на меня жутко печальными глазами и говорит: «Раз уж ты, милый мой друг, завел речь об этой весьма трагической для меня компликации, я все тебе поведаю. Тем более что давно желал облегчить душу свою искреннею исповедью…»
Я очень ясно представила себе Павлика в описанной Антоном позе, его постно-скорбное лицо, его голос.
— А что такое компликация?
— Понятия не имею, — сказал Антон.
— А вы, Николай Николаевич?
— Аппликацию знаю, комплекцию знаю, а компликацию… Нет, не слыхивал.
— А не все ли равно, что она означает, эта проклятая компликация! — вскричал Антон. — Наверняка какая-то дрянь!
— Ну, ладно, ладно, Антон. Что же дальше?
— А дальше он сказал так: «Обстоятельства жития моего сложились крайне неблагоприятно — в том смысле, что потребности мои резко опередили мою же покупательную способность. Что было делать? Просить у тебя в долг? — это, значит, у меня. — Конечно, я знал, что ты готов для меня — то есть для него — на любое самопожертвование, но ведь твои финансовые возможности некоторым образом ограничены…» Сижу я и хлопаю глазами. А он продолжает: «Что же предпринять в такой диспозиции? И решил я, — говорит, — покатиться по наклонной плоскости».
Ты меня своими штучками-дрючками не проведешь, — сказал я ему. — По краю пропасти, выражаясь образно, ходишь, а все шутишь. Мы все знаем, все видим, все понимаем. С кем ты связался? — говорю. Ну, словом, поставил я ему ультиматум. Не позже завтрашнего дня сходить в ОБХСС с повинной. Рассказать про всех этих Степочек и другую шпану.
— И он обещал? — осторожно поинтересовался Белецкий-старший.
— Как бы не так! Он сказал, что ни в коем случае не пойдет с повинной, чтобы не лишить меня возможности проявить высокую бдительность. Ясно? И посоветовал мне самому сделать о нем заявление в первое отделение милиции.
— Почему именно в первое?
— Вот и я тоже спросил — почему? А Павлик объяснил, что так я убью двух зайцев. При первом, говорит, отделении безотлучно дежурят корреспонденты. Подстерегают острый сюжетец для проблемной статьи на моральную тему. Порадуй, говорит, хлопцев! В общем… Такое меня зло взяло, что я вправду пошел и заявил. В это самое первое отделение милиции…
С минуту мы все обалдело молчали. Антон заявил на Павлика в милицию! С ума сойти!
— Вот так да! — вымолвил, наконец, Николай Николаевич.
— О чем же нам теперь советоваться, Антон? — сказала я.
— А что? — спросил Антон с совершенно мальчишеской виноватостью. — Не надо было идти в милицию, да?
Николай Николаевич вышел в прихожую. Мы услышали, как он набирает номер телефона, а потом — короткий разговор:
— Привет. Я только-только из рейса. Слушай-ка, дело к тебе возникло. Срочное. По-моему, не стоит до завтра. Есть. Приедем. Кто? Антон, девушка одна и я.
Николай Николаевич вернулся в комнату уже в фуражке.
— Ты с дядей Геной говорил? — тихо спросил Антон.
— Раз уж ты заварил кашу, надо действовать. Дяде Гене виднее. Пусть будет в курсе. Поехали.
— Куда, Николай Николаевич?
— Помните, Лена, у нас с Женей Шлейфером оказался один общий знакомый…
— Тот, что из КГБ?
— Вот именно, подполковник Геннадий Сергеевич Рублев, мой старый друг.
И мы поехали.
Работников КГБ я представляла себе совсем иначе. Рублев был невысок, излишне полноват, в густо-черной шевелюре выделялось седое пятно. С загорелого лица на нас глядели с живостью глаза умницы и жизнелюба. Одет он был в светлые брюки и модную куртку. Если бы я не знала, кто он такой, то приняла бы его за кинооператора или художника. И вдруг моя робость и скованность испарились.
Мы с Антоном рассказали ему все, помогая друг другу вспоминать мелочи и частности. Он нас не перебивал, только ободряюще полуулыбался, время от времени поглядывая на Николая Николаевича.
— Ты смотри, Коля, какой решительный парень у тебя вырос! — сказал Рублев, когда Антон дошел, наконец, до милиции. И в его словах мне почудилась легкая ирония… — А с кем ты там беседовал, не поинтересовался? Ну, понимаю, понимаю… Тебе ж не до того было. — Он снова сел перед нами и почему-то похлопал по колену Николая Николаевича. — Что ж, спасибо, молодые люди. Интересные вещи вы мне рассказали. — Рублев улыбнулся с давешней лукавинкой. — К вам одна просьба. Несложная. Никого в это дело не посвящайте. Договорились? А теперь перейдем к части неофициальной. Лида! — крикнул он. — Мы согласны пить… что, Коля? Чай, конечно же! Эх ты, гордость Черноморского пароходства!
Как все было
СТЕПАН ИЩЕТ ВЕРНЫЙ ПУТЬ
…Когда Степан заметил внутри скрипки невероятную надпись «Антонио Страдивари», у него помутилось в глазах. Не прошло и получаса после открытия, как Степочка уже прирос к скрипке всей душой и воспринимал ее как свою собственную. Свою — и больше ничью — по естественному праву первооткрывателя… Бывает же такой психологический феномен! Что ни говорите, правы психологи-практики: чужая душа — потемки…
Итак, Степан быстро свыкся с чувством, что скрипка должна по справедливости перейти к нему. Но, увы, инструмент находился во владении Павлика. Суровая реальность!
Будучи по натуре человеком без иллюзий, Степан не мог не считаться с этой реальностью. И принялся строить план — как заполучить скрипку великого кремонца. Надо было найти или изобрести аргументы, которые неотразимо подействовали бы на Павлика. Но легко сказать «найти»!
Что собирался Степан делать со скрипкой? Он не собирался лично играть на этом инструменте. Он помнил изречение древних, о том, что жизнь коротка, искусство, напротив, вечно. И предпочитал абстрактной вечности простые радости быстротекущей жизни.
Размышляя, Степан мерил комнату из угла в угол, пока Элла Ипполитовна не заволновалась:
— Степочка, что с тобой сегодня? Хватит циркулировать. У тебя же сегодня концерт, а ты переутомишься до изнеможения.
Приехав в Дом культуры, где выступал ансамбль, Степан, думая неотступно о драгоценной скрипке, переоделся в расшитую на груди украинскую рубашку, неимоверной ширины шаровары и сафьяновые сапоги — униформу ансамбля. Весь концерт он так же механически, как и переодевался, водил смычком по струнам, почти не отдавая себе отчет, что играет. Хорошо еще, что программа концерта менялась редко — за Степана работал условный рефлекс. Голова же его была полна Антонио Страдивари…
Впрочем, никаких оригинальных аргументов он так и не нашел. Оставалось предложить хорошую цену. Конечно, в этом тоже была опасность — Павлик мог что-нибудь заподозрить. Но что делать, что делать?
В эту ночь Степан впервые в жизни не мог уснуть. Он ворочался, лоб у него горел. Степан встал, сунул голову под кран, потом принял сразу три таблетки триоксазина. Но и сквозь прозрачный сон думал: а вдруг Павлик обнаружит клеймо?
Едва начало светать, он, кое-как одевшись, постоял под дверью соседа, послушал тишину. Постучать в такую рань не решился, вернулся к себе, прилег и — заснул. Ему показалось, что очнулся он почти мгновенно. Но будильник равнодушно свидетельствовал: прошло четыре часа. Павлик сейчас вдумчиво размещал негабаритные ящики или габаритные тюки на каком-нибудь заграничном «купце»…
Важный разговор состоялся назавтра. Павлик рассказал о нем своей невесте. Он не на йоту не солгал ей, нет… Но и всей правды не сказал.
Степан застал Павлика, когда тот возился возле своего книжного шкафа — разбирал поставленные на ребро магнитофонные записи.
