— Почему опаздываете, Евгений Макарович? — очень четко выговаривая суффиксы и окончания, без всякого выражения спросил шеф.
— Зверей много, а я один, — попытался отшутиться Пивторак. — Заблукал малость.
— Каких же зверей вы увидали в этом зверинце?
— Да разных, — простодушно отвечал Евген Макарович. — Медведя, льва, тигра… обезьян… Сову видел…
— А муху вы не увидали?
— Муху?! — Директор продбазы очень удивился и тут же весело расхохотался, три подбородка в лад затряслись. — Ох, скажете же, Осип Александрыч! Видал муху. Ей-богу, видал!
— Вы высказываете неправду. Видеть муху в этом зверинце вы не были в состоянии.
— Почему же? — улыбка не сошла еще с розового лица Евгена Макаровича.
— Потому, что всех местных мух вы давно превратили в таких, — он указал подбородком на жильца загона, — в таких вот млекопитающих животных. И населили ими свои донесения.
Вот тут Пивторак перестал улыбаться. Он знал: шеф острит — значит, не до шуток.
— Я не стану слишком распространяться, — сухо произнес тот. — Вы прелестно понимаете обстановку, потому что вы опытный и способный человек. Почему же я не получаю от вас достаточной информации о перевозках, которые идут через порт? Почему плохо работаете с людьми, с кадрами — это слово вам приятнее, да? Нет новых источников информации. Словом, вы ведете вялый образ жизни. Стыдитесь. Энергичность, энергичность и еще раз энергичность. Сроки — минимальны.
— Иначе уволите? — дерзко спросил Пивторак.
Ничем не примечательный гражданин скользнул взглядом по мясистому лицу директора продбазы и впервые улыбнулся.
— Вы шутите — значит, я могу быть спокоен. До свидания. — И он, твердо ступая, направился к выходу.
…Вот об этой конференции в зоопарке Титан и не знал ничего. Пивторак сейчас меньше всего думал о чисто денежной выгоде. Предложение Мишки заинтересовало его в совсем ином ракурсе — знакомство с Мишкиным приятелем, музыкантом ансамбля, частенько пересекающим рубежи страны, — это знакомство может оказаться перспективным. После грозных упреков шефа…
Он и направлял свой разговор к идее встречи со Степаном. Титан долго не мог взять в толк, что эта идея должна овладеть им и стать, таким образом, материальной силой. Евгену Макаровичу надоело вести тонкий подкоп.
— Слушай сюда, Миша, — сказал он наконец, — а что за фигура этот твой Степан? Достоин ли он, как сказать, доверия? Можно ли с ним, имею в виду, играть в шашки-шахматы? Вот что мне хочется уразуметь в превентивном, можно выразиться, порядке. Чтоб кулаками махать до драчки, а не — упаси боже — после.
— Да что вы, Евген Макарыч, — с большой силой убедительности воскликнул Титан. — Он же джентльмен. Ну, не верите мне — хотите с ним лично проконтактировать? Одно ваше слово — я сюда его приведу.
— Сюда?
— А что?
— Проконтактировать?
— Не надо, что ли?
— Ты в себе, сынок?
— Чего-то я вас не пойму, Евген Макарыч. Значит, не приводить Степана?
Пивторак подумал.
— Приводи, — решительно сказал он. — Ужасно я люблю современную молодежь. Бодрые вы такие, энергичные. Вот только материалисты. Короче: приводи! Побеседуем. Смычку, так сказать, устроим. Старой гвардии с юным поколением. Как он, твой Степан, не осудит старика за рюмочку?
— Кто, Степан?! — захохотал Мишка. — Он и за бутылочку не осудит.
— Ну, и прелестно. Устроим наше рандеву среди масс, лицом к народу. В какой-нибудь точке общественного питания. Скажем, на углу Дерибасовской и Екатерининской.
— Екатерининской? Это — Карла Маркса, что ли?
— Правильно. Маркса.
— Так то ж молодежное кафе!
— Опять правильно! Вечером оно молодежное, а днем туда всех желающих пускают. Год рождения не спрашивают и документы не проверяют. Вот туда и приходите. Пообедаем. Потолкуем, побеседуем. Ты смотри, я даже в рифму балакать начал! Это же я так скоро стихотворцем заделаюсь.
Титан опять заискивающе хихикнул.
— Смеешься? — ласково улыбнулся Пивторак. — Напрасно. Можешь мне поверить. Ежели я очень захочу — так не только в поэты, а и в композиторы пробьюсь. Оперу сочиню. Или там симфонию. Премию заработаю. Как бог свят. — Он ощерился еще ласковее.
…Когда Мишка и Степан вошли в кафе, Евген Макарович уже восседал за столиком в дальнем углу, лицом ко входу, похожий одновременно на статую Будды и на Ламме Гудзака. Аппетитно сопя, он опустошал глубокую тарелку. Официантка, молоденькая, чуть угловатая, торопилась к нему с очередным блюдом.
Со стороны казалось, что Евген Макарович целиком поглощен процессом еды, но — только казалось. Он сразу заметил вошедших.
— А-а-а, смена смене идет, — сказал он, когда приятели, протиснувшись меж стульев, тесно смыкающихся спинками, добрались до него. — Садитесь, юноши, штудируйте это сочинение, — он подвинул им меню. — И пусть вас не волнует правый столбец.
— Какой столбец? — не понял Степан.
— Давайте знакомиться. Вопросы потом. Тебя зовут Степочка. Угадал? Я — Евген Макарыч. А правый столбец в меню — надо знать! — цены, — наставительно сказал Пивторак. — Небось по будням вы левый, как сказать, с разблюдовкой, и не смотрите, только правым интересуетесь? Верно? А нынче правый закройте — ну его к бесу. Нехай цены волнуют только наших врагов. От за это и выпьем. Возражений не имеется? Подставляйте рюмочки…
Клиенты за соседними столиками сменились уже дважды, а они втроем все еще сидели, потягивая напоследок через соломинку кофе-гляссе. К концу обеда Евген Макарович Пивторак имел четкое представление, что за личность такая — Степан. И отлично понял: связывать с ней какие-нибудь серьезные перспективы — не стоит. Слишком легкомысленна эта личность. Однако человеческое общение никогда не бывает бессмысленным. Любая встреча, застолье, даже, мимолетный, на бегу, обмен репликами чреваты неожиданностями — интересной новостью, новым знакомством, даже — поворотом колеса судьбы.
Так случилось и в кафе на Дерибасовской, угол Карла Маркса. Пивтораку удалось — хотя и не без труда — вытянуть у Степана, на кой ляд ему так срочно потребовалась крупная сумма.
Как только были произнесены сакраментальные слова «скрипка» и «Страдивари» — директор продбазы внутренне сделал стойку. Он, конечно, ничем не выдал своего интереса, вроде бы был вполне удовлетворен объяснением Степана.
— Неужто он такой дорогой этот… как его, говоришь? Стра-ди-вари? — с простодушной наивностью, по слогам выговорив трудную фамилию, спросил Пивторак.
— Да как вам сказать, Евген Макарыч… — вперед Степана откликнулся Титан — не без радости откликнулся, поскольку в душе его до сей секунды бушевала и вихрилась буря чувств. Мишка проклинал себя за нелюбознательность, из-за которой он, Мишка, сам в свое время не сообразил поинтересоваться, что за сокровище собрался Степан приобрести в канун выезда на заграничную гастроль. Знай он о Страдивари вовремя, разве он отдал бы Степана собственными руками Пивтораку?! Уж он бы сам помог Степану не упустить такой редчайший шанс к богатству — Степану и себе, понятно. И теперь, обнаружив, что «жирного борова» не задел Страдивари, Титан испытал почти ликующую легкость — легкость и одновременно злорадство и превосходство над невежей, который так часто унижал его, Мишку, и которого он побаивался, чего греха таить… «Еще наше не пропало», — подумал Мишка, и хитрые шестереночки и пружиночки его делового мозга пришли в движение. Шутка ли, скрипка Страдивари!
Евген Макарович Пивторак меж тем осведомился сочувственно и предупреждающе:
— А ты, Степочка, в полной ли, как сказать, уверенности, что скрипку столярничал этот… Страдивари? Не обмануться бы тебе, сынок, в дурнях бы не оказаться. Времена-то нынче у нас какие? Не только что скрипки-картиночки знаменитых живописцев подделывают за милую душу. Разных там Рафаэлей и даже, как говорится, Леонардов, — выказал Пивторак неожиданную эрудицию. — И ведь не отличишь. А?
— Точно Страдивари, — с лихой твердостью отвечал Степочка. — Эксперт смотрел. Хозяин-то раньше и понятия не имел. Я лично обнаружил. Он продавать ни в какую не хотел — отцовское наследство, то да се. Сантименты, сантименты, сантименты, господа! — вдруг продекламировал он. — Еле уговорил, Так что не бойтесь.
— А мне-то чего бояться-опасаться? Моя хата, как сказать, на бывшей окраине. Деньги-то твои и забота, милый, твоя. Только язык не распускай про нашу с тобой дружбу и любовь. Справедливо я высказываюсь, а, Мишенька?
— На полтораста процентов, — с готовностью подтвердил Титан.
Степану давно уже надоела вся эта дипломатия, и он поставил вопрос в лоб:
— Значит, купите у меня вещи, Евген Макарыч?
— Та-ак… — задумчиво протянул тот, размазывая пластмассовой соломинкой осевшие на дне бокала остатки пломбира. И непонятно было, слышал он Степана или продолжает внутренний диалог с самим собой. — Та-ак… Значит, как нынче пишется в прессе, Павлик ваш прошел нелегкий жизненный путь… Сам, как говорится, себя сделал… И вам, молодые мои товарищи, хочется, значит, чтобы приятель ваш вздохнул, наконец, полной, как сказать, грудной клеткой и обеспечил себе безбедное настоящее и будущее…
