Далее я рассказала Клариссе о мертвом чудовище. О том, как я дотрагивалась до него и как это прикосновение всколыхнуло во мне какие-то смутные чувства, заставив ощутить бесконечность черной глубины озера. Смерть чудовища, сказала я, стала знамением того, что все, все, все на свете раскалывается на части и летит в бездну.
Последовала долгая тягостная пауза. Я почти физически ощутила: Кларисса погрузилась в раздумье. Мой рассказ занял несколько часов, в Сан-Франциско была глубокая ночь, из трубки не доносилось ни звука. Наконец я услышала:
— Ты права. У тебя не жизнь, а полная неразбериха. С другой стороны, это не так уж плохо. Ты наконец дома. Собери себя по частям, подлечи нервы и дуй сюда, в Сан-Франциско.
— Попробую, — ответила я. — Но подожди! Видишь ли, есть еще кое-что…
— Да что же еще-то? — удивилась Кларисса.
— Да вот есть. Наша очаровательная и здравомыслящая Вивьен Аптон, представь, сдвинулась на религии…
— Знаю, — невозмутимо ответствовала Кларисса. — И что?
— Погоди… Откуда ты знаешь?
— Как откуда? Мы перезваниваемся. Это тебя дома сто лет не было, а мы общаемся.
Переварив новость, я продолжила:
— Тогда слушай. Твоя новая лучшая подруга Вивьен Аптон имела смелость сообщить мне за ужином, что вся моя предшествующая жизнь, оказывается, строилась на лжи. Ей пришлось в этом признаться, ибо Иисус Христос у нас, как известно, не приемлет лжи. Ты готова?
— Нет. А ты, я вижу, все равно собираешься сообщить мне.
— Конечно. Помнишь, мы приезжали к Ви на День благодарения и она рассказывала тебе, что я родилась от безумного секса с какими-то тремя хиппарями? Это неправда. Моим отцом является один мужчина. И он живет в Темплтоне. У него есть семья. И я знаю его, а он знает меня. И он понятия не имеет, что я его дочь. И Ви не говорила мне, кто он, но я давила, выжимала из нее по капле, пока она не дала мне подсказку. Оказывается, он ей сказал, что ведет свое происхождение от Мармадьюка Темпла по какой-то внебрачной ветви. Так что из четырех сотен мужиков определенного возраста, живущих в Темплтоне, мне надо выявить одного, который как будто приходится мне отцом.
— Но почему Ви не говорит тебе?
— Хо-о! Да она вообще запретила мне выяснять, кто он!
— Зачем ты тогда собираешься его разыскивать? — В ее голосе я уловила усмешку.
— Чтобы узнать, не наградил ли он меня какими-нибудь генетическими проблемами. И чтобы убить его потом за то, что он бросил меня, пока я росла.
Клариссу мои слова жутко развеселили. Она долго кхекала куда-то мимо трубки, потом сказала:
— Ой, Вилли, давно я так не смеялась…
— Рада, что позабавила тебя подробностями своей жизни, — ответила я.
— Ну что ты! Я не над тобой смеюсь, над Ви. Над тем, как она предпочла втирать тебе эту хипповскую версию, вместо того чтобы признаться в добропорядочности отца собственного ребенка. Чудная она все-таки…
— Чудная. И все это смешно, если не касается тебя лично. А спросить я хочу вот о чем — как мне быть? Что мне делать теперь?
— В каком смысле?
— Во всех.
Кларисса задумалась. Я слышала, как сонный Салли что-то спросил у нее и как она поспешила его успокоить: «Скоро, скоро», — и снова заговорила в трубку:
Салли совсем взбесился. Говорит, я должна спать. Он дал мне еще две минуты, потом обрежет шнур. Так что давай я тебе быстро скажу, что думаю. Насчет твоего Дуайера. Я считаю, тебе просто нужно немного подождать. То же самое касается Стэнфорда. Там, я думаю, у тебя все обойдется, потому что спать со студентками — это, между прочим, не очень хорошо, и, я уверена, чете Дуайер не нужен такой скандал. А насчет твоего отца вот что. Неужели нельзя найти способ разговорить Ви?
— Нет.
— Ну хорошо, а что она сказала? Что Мармадьюк Темпл имел внебрачного ребенка?
Я долго напрягала мозги.
— Н-нет…
— Значит, кто-то из его потомков? Вообще-то обычно такие вещи должны относиться к более поздним потомственным веткам, с моралью тогда уже было проще. К тому же поздних потомков в архивах искать легче, чем более древних. Начинай с ближайших поколений. Если ничего не найдешь, рой глубже. Думаю, надо искать среди прадедушек. Или у этого бабника Джейкоба Франклина Темпла. На него это очень похоже.
— Пожалуй, план неплохой…
— Теперь ребенок. — В голосе Клариссы я уловила печальные нотки, каких сроду у нее не слыхала. Лишь позже, проснувшись вдруг среди ночи, я припомнила ее разговор с врачом в больнице и ее бледное подергивающееся лицо, когда она вышла из кабинета. Она так и не сказала тогда, что говорил ей врач, только уже дома уткнулась в подушку и пробормотала: «Не видать мне моего ребеночка. Или он убьет меня, или мои гены убьют его». И больше ничего не объяснила.
— Ты уверена? Я имею в виду ребенка. Тест делала?
Я вспомнила, как блевала, выворачиваясь наизнанку на обочине в Небраске. И пульсацию в животе сегодня за ужином.
— Уверена.
— Тебе нужен этот ребенок?
— Не знаю, Кларисса, не знаю!.. Зачем давать жизнь еще одному человеку, когда в мире и так…
Она вздохнула:
— Перестань, Вилли, пожалей меня. Скажи мне правду — тебе нужен этот ребенок?
— Не знаю. — Сказав, я почувствовала, как он растет там внутри.
— Ну тогда и я не знаю пока, что сказать. Прости, Вилли. У меня утром встреча, а я устала. Плюс Салли. Он стоит у меня над душой, того и гляди вырвет телефон из рук.
— Ой, прости! Видишь, какая я плохая подруга! Даже не спросила, как ты. И что это на меня нашло?!
— Да я отлично. Все будет нормально, не волнуйся, — проговорила она. — Давай, детка, пока. Утро вечера мудренее. — И повесила трубку.
Глава 7
ПОЧТЕННАЯ ПРИТИБОНС
В Темплтон я приехала в давние и очень трудные времена, в 1786 году. Когда-то я была черноглазой пышногрудой красавицей, но все эти прелести увяли к моим тридцати годам, задолго до наших бедствий и путешествия в Америку. Когда-то у меня был огромный дом с большими окнами, и серебряная посуда, и тончайшее белье. У себя в городе я была уважаемой дамой, почти настоящей леди. Но все это мы потеряли и уехали из Ирландии, когда у моего капитана начались неприятности с его кораблями. Про него говорили, что он украл многие сотни у владельцев. Да разве мог сделать такое мой капитан Притибонс! Чушь какая, какая низкая, подлая клевета!
Но так или иначе, репутация его была подпорчена и мы сели на корабль, уходивший к новым землям. Бостон оказался совсем не таким, каким я себе его представляла, не просторным и светлым городом золота и роскоши, а скверной дырой, где под ногами хлюпала грязь, где коптили ужасные трубы и где несчастные ирландские мальчишки со вздутыми животами умирали от голода, как будто им не проще было сделать это дома, на родных зеленых лужайках Ирландии. Мой капитан, накачанный ромом, приходил домой за полночь, шатаясь, с карманами, опустошенными уличными девками, — гадкий душок этих потаскух я чуяла на его одежде и коже даже сквозь запах перегара и пота. И вот однажды я узнала про новое место, Темплтон, где раздавали земли чуть ли не даром, и, хоть находился он в дикой глуши, я примчалась домой и собрала вещи, а когда ночью вернулся мой капитан, опять шатаясь и без памяти, я огрела его по голове каминной кочергой. Очнулся он, мыча и издавая стоны, на спине мула, за тридцать миль от Бостона.
Путешествие по диким краям было трудным; лодочник, взявшийся переправить нас через Мохок, оказался мошенником, зато уже у Вишневой долины мой капитан наконец перестал буянить и присмирел. Мы приехали в Темплтон, и город тотчас же покорил мое сердце. Покорил своими четырьмя жалкими домишками-времянками, ужасающей грязью с валявшимися в ней свиньями и дымами, что стелились над земельными наделами, где люди корчевали пни и жгли на золу огромные вековые деревья. Первым делом мы разыскали великого Мармадьюка Темпла. Мы нашли его в крохотном домике, на месте которого потом выросли отель Шермана и таверна. Он сидел, взгромоздив на письменный стол ноги в грязных сапожищах, углубленный в свои бумаги, и от самого озера к нему тянулась длинная очередь. Но могла ли я, леди, ждать? Я пробилась вперед. Несмотря на огрубелые руки, все в порезах и занозах, совсем не походившие на руки благородного джентльмена, Мармадьюк Темпл поразил меня красотой крупных, навыкате глаз, рыжей густой шевелюрой, глубоким грудным голосом и обходительной речью настоящего квакера. Капитан Притибонс повадился потом поддразнивать меня — дескать, сердечко у меня тогда забилось, — но я быстро объяснила ему, что это не так, что этот чудесный человек просто знает, как вести себя с дамами, да для пущей убедительности закатила моему капитану в глаз, после чего он благоразумно помалкивал. Через два месяца у нас уже был домик на новехонькой Второй улице и капитан Притибонс стал сапожником, хотя отродясь не держал в руках шила. Во время строительства он пробил себе гвоздем большой палец и мне ничего не сказал. Когда я заметила, палец был красный, распухший, с гноящейся черной ранкой. Краснота стала подниматься вверх, и я поняла: дело плохо. Я побежала за Аристабулусом Маджем в аптеку. Содрав повязки, Мадж увидел, что воспаление подступает к сердцу. Выйдя от моего бедного капитана, он сказал, что тут уже ничем не поможешь. И оказался прав — через сутки капитан Притибонс оставил меня вдовой, без денег, с одной лишь никчемной сапожной лавкой, а я всего и умела, что быть настоящей леди, вести домашнее хозяйство да разгуливать по дому со связкой ключей на поясе.
