— И ты утверждаешь, что всего мною перечисленного списка богопротивных ересей и отклонений на деле не существует?
— Не стану спорить со специалистом, — гадко ухмыльнулся оборотень, — замечу лишь, что, если бы меня, в самом деле, интересовала истина, я задался бы различными вопросами, ответы на которые могли бы развеять мои сомнения.
— И что это были бы за вопросы?
— Около столетия назад был издан знаменитый «Молот ведьм» святых отцов Крамера и Шпренгера, — сказал Иоханн. — Как вы объясните, почему с тех пор в Германских Имперских землях было обвинено и приговорено к сожжению несколько тысяч колдуний, ведьм и волшебниц, а в Испании даже захудалую ведьмочку не то что не сожгли, но, кажется, даже не обнаружили? Это, несмотря на тысячи уничтоженных по обвинениям в ересях, тайном иудействе и мусульманстве.
— И как ты объясняешь эту загадку? — Кунц с тревогой посмотрел на отца Бертрама, до сих пор не проявившего никакого интереса к спору, который в прежние времена обязан был привлечь его внимание.
— Ответ, я думаю, скрывается в политике, — в тоне Иоханна сквозило самодовольство, будто бы ему одному открылась великая истина. — Торквемада имел задачу извести под корень всех нехристей, вот он и передал своим последователям эстафету истребления тех, в ком текла ненавистная кровь. А в странах Севера все вокруг и так были давние христиане, значит, показать свою значимость вы, доминиканцы, могли, выдумывая всякие порчи, колдовство, пугая людей ведьмовскими шабашами, происками врага рода человеческого и отравлениями колодцев.
— Все это звучало бы куда как веско, — ухмыльнулся инквизитор, — если бы говорил какой-нибудь Эразм из Роттердама, но не доказанный проклятый ликантроп, из милости оставленный в живых одним из тех самых доминиканцев.
— Эх, святой отец, — в досаде покачал седой головой Иоханн, — вольно вам представлять дело так, будто в нас, метаморфах, зверь грозит человеческой природе. Будто бы, вырвавшись на волю, сей животный дух уничтожит самое главное чувство самосохранения, присущее любой обитающей на Земле теплокровной твари. Какая злонамеренная глупость! Ведь даже простые лесные и полевые звери боятся приближаться к человеческому жилью, обходят лесников и дровосеков, углежогов и сборщиков хвороста. А уж облагороженные человеческим разумом и умеющие принимать облик Людской, известно по чьему образу и подобию созданный, метаморфы и вовсе являются одаренными свыше и благословенными существами, а никак не жестоким отродьем сатаны!
— Ни один защитник князя тьмы не мог бы быть более убедительным, — прокаркал Гакке, которому общение с просвещенным собеседником изрядно скрашивало дорогу. — В отношении ведьм, колдунов и вампиров у тебя найдутся не менее убедительные оправдания?
— Испокон веков те, кого нынче называете вы ведьмами, лечили людей, обихаживали скот, временами, правда и наводили порчу, составляли зелья, лишающие мужские чресла сил, а жен делая бесплодными. Поэтому каждый отдельный случай волшебства и ведовства следует разбирать со всем тщанием, дабы справедливость, а не темная злоба и клевета торжествовать могли.
— Вот, отец Бертрам! — Инквизитор не оставлял надежды расшевелить компаньона. — Если закрыть глаза, забыть, с кем разговариваем, то легко представляется, по меньшей мере, декан факультета канонического права из Левенского университета.
— Декан права, который ночами душит ягнят в овчарне, — наконец-то на бледном лице Бертрама появилась слабая улыбка. — Будто бы сошел с полотна великого Иеронимуса из Хертогенбосха.[8]
— Забить ягненка, содрать с него шкуру, сварить его, или зажарить на вертеле, будет куда как человечнее, нежели просто загрызть и съесть целиком! — нимало не смутился Иоханн.
— Восхитительная непосредственность, — отозвался отец Бертрам. — Кровососам тоже найдется у вас оправдание?
— Не напомните ли, когда Святая Инквизиция в последний раз привязывала к столбу настоящего вампира? — спросил Иоханн.
— Такие события описаны, — сказал отец Бертрам. — Самым известным, пожалуй, был позор французской ветви дома Монморанси, случай барона Жиля де Рэ.
— То есть, сами вы, святые отцы, расследовавшие тысячи случаев разнообразных ересей, ведьмовства и оборотничества, так ни разу и не столкнулись с настоящим кровопийцей?
— Не приходило ли вам в голову, что именно наша неусыпная бдительность стала причиной тому, что вампиры и упыри, то ли попрятались и довольствуются свиной кровью…
— То ли предпочли удалиться с нашего пути, хотя бы в ту же Францию, — продолжил мысль друга Бертрам Рош. — Ведомо мне, что податные ведомости парижского прево за прошедший год содержат отчеты о налогах, уплаченных более чем двумя тысячами колдунов, звездочетов, алхимиков, ворожей, астрологов, гадалок, изготовителей амулетов и заклинаний. Вот уж где без усилий затерялись бы десяток-другой вампиров, или сотня оборотней.
— Вы заставляете меня мечтать о том, чтобы оказаться к югу от Шельды, — оскалился Иоханн.
— Тебе дан лишь один шанс, — строго вставил Кунц Гакке. — Последний. Других попыток не будет.
— Я сделал свой выбор, — кивнул Иоханн. — Самоубийство, как я, кажется, говорил, чуждо звериной природе метаморфов.
Несколько братьев-целестинцев вышли из монастыря навстречу небольшому отряду инквизиторов. Кунц, еще не спешившись, возразил на предложение отобедать:
— Не сейчас! Времени почти не осталось, вот-вот сядет солнце, и, если ночью снова выпадет снег, получится, что мы приехали зря. Немедля показывайте, святые братья!
Монахи привели их к месту, где на снегу виднелись остатки съеденного кролика, а вокруг отпечатывались незнакомые следы.
— Могу я попросить всех отойти как можно дальше, — обратился к инквизитору Иоханн. — Толпа не только рискует затоптать след, но и делает решительно невозможным поиск запахов.
Кунц велел Маноло и двум стражникам, приехавшим с ними в монастырь, отойти самим, увести любопытствующих подальше от следов и впредь до конца осмотра никого не подпускать. Иоханн же преобразился: не теряя Людского облика, он все же пригнулся к земле, становясь похожим на тот образ, который более всего ненавистен людям, и занялся обнюхиванием. Некоторое время покружив у места ночного пиршества, Иоханн пошел по следу, дойдя до того места, где крепостной ров и стена встречаются с Шельдой. У самого рва след обрывался. Было непонятно, вошли в воду оставившие следы существа, или уплыли на каком-нибудь судне. Как раз наступила и темнота, в которой инквизиторы сильнее почувствовали голод и холод. Согнутый по-звериному, выглядящий крайне мерзко, Иоханн доложил инквизиторам о том, что следы оставлены, скорее всего, большими кошками, взрослым зверем и детенышем. В дикой природе северной Европы такие твари не водились. Нечистую сущность бестий доказывали следы, ведущие к городу, в то время как дикое животное, например, очень крупная рысь, удирало бы в сторону, противоположную людскому жилью.
— Они, перепрыгивая с лодки на лодку, добрались до открытого пирса, расположенного за стеной, — высказал предположение Иоханн. — Этим способом, полагаю, тоже можно вторгнуться в город.
— Холода лишь недавно наступили, — сказал отец Бертрам. — Через день-другой ров полностью затянется льдом, а через неделю антверпенцы будут кататься на коньках по замерзшей Шельде. Если бы лишь вода была препятствием для тех, кто собирается вторгнуться в Антверпен, его давно бы уже захватили.
— Антверпен имперский город, никогда он не был вольным, — Кунц Гакке сплюнул в реку, которую у самого берега стягивала кромка льда в пару локтей шириной. Плевок инквизитора попал уже в чистую ото льда воду. — И никогда враги не подступят к нему. Нет таких врагов у Филиппа Второго из дома Габсбургов.
Кунц отвернулся от реки. Поднял взгляд к ближайшему из девяти бастионов Антверпена, на котором еще можно было различить желто-красные знамена империи с косым бургундским крестом и черным, расправившим крылья, орлом.
— В обители целестинцев нас ждет трапеза, — сказал инквизитор. — Давайте возвращаться. Маноло! — позвал переминавшегося с ноги на ногу в стороне фамильяра. Тот приблизился. — В караулке у ворот города возьми факелы. И поспеши, а то что-то я замерз. — Инквизитор проводил взглядом рысящего к городским воротам баска, повернулся к оборотню, скривил свой тонкий рот. — Распрямись, Иоханн, коль ты уже не обоняешь грязь, смешанную со снегом, и позаботься, чтобы выглядеть человеком, хотя бы со стороны.
— Как вам будет угодно, святой отец, — Иоханн действительно стал прямо и, вроде бы, нос его немного укоротился, хотя в неверном свете сумерек отец Бертрам не поручился бы, что ему не померещилось.
— Версия насчет того, что тварей увезли по реке, никому не кажется правдоподобной? — поинтересовался он.
