– Круто, – говорю я со скрытым торжеством и думаю, что ровно этого мне не хватало: фитнес-говнотренажер, который рекламирует Чак Норрис и который развалится, как только я потрачу полжизни, чтобы его собрать, да еще займет всю квартиру, где и так места нет.
Связь отключается, и я захожу обратно в зал. Переключаю скорость дорожки на 8 км/ч с постепенным увеличением. Мардж тяжело переставляет ноги и уже практически выдохлась.
– Финиш близок! Вот так, хорошо! Боец Мардж! И пять… и четыре… и три… и два… и раз… – И машина переходит в режим охлаждения. – Молодец, – хвалю я, а тетка смотрит на меня как ребенок, который упал на жопу и не знает, плакать ему или смеяться. Жарь, жарь целлюлит и жир. – Дышите, Мардж: вдох через нос, выдох через рот.
Пиздец, до сих пор приходится повторять! Да что ж это за хуйня, а? Мардж заканчивает занятие и с выражением облегчения на лице тащится в раздевалку и в душ. На телеэкранах Торпа и Квиста уже нет, вместо них – мать сиамских близнецов говорит о своих девочках, а вслед за ней – тошнотворный, напряженный закадровый голос: «Как и любая мать, Джойс боится за будущее своих девочек. Но в случае с Эми и Аннабель их будущее, а также прошлое и настоящее связаны неразрывно».
На фоне всего этого гротеска возникает Соренсон, в новом жутком тренировочном костюме розового цвета. В таком прикиде ходят только дебилы или десятилетние дети.
– Так-такушки! – загудела она. – Я вся горю и жду свершений!
– Хорошо. – Я улыбаюсь, сжав зубы, и иду к тренажерам, она за мной.
Ну что, начнем срезать с тебя жирок, толстуха? Я ставлю ее на тренажер, постепенно увеличивая скорость, потом заряжаю 8 км/ч: Соренсон горохочет своими ножищами по резиновой дорожке. Танцуй, хомячиха, танцуй!
– Давай, Лина Соренсон, давай! – кричу я, и в этот момент все в зале оборачиваются: своим криком я заглушила бестолковый Тобин эмбиент. Я довожу скорость до 12 км/ч: лицо Соренсон заливается красным. – Мы все горим и ждем свершений!
Каждый раз, когда толстуха переводит дыхание, чтобы сказать что-нибудь, а это она любит даже больше, чем жрать, я увеличиваю нагрузку или перевожу ее на другое упражнение. До нее должно дойти: здесь ей не клуб по интересам.
Но Соренсон поражает своей дерзостью. Она выдерживает все нагрузки и даже вот осталась после занятия: задыхаясь, пытается заговорить со мной, хотя видно, что все мои мысли где-то очень далеко.
– Это… так… кру-у-у-у-у-у-то… Давно не чувствовала себя так круто…
Мне в итоге это настолько надоедает, что я уже рада даже с мамой повидаться и пообедать, – все, что угодно, лишь бы отвязаться от этого персонального сиамского близнеца. Аннабель, как я тебя понимаю! Соренсон уже почти села мне на хвост и даже имела наглость посмотреть на меня, как обиженная падчерица, когда я сказала, что у меня с матерью серьезный разговор. Господи, эта прилипала того и гляди сейчас потащится за мной на Оушен-драйв, где мы договорились встретиться с мамой! Я выхожу из зала и иду в сторону Атлантики.
Если в моей работе цифры имеют значение, то для моей матери Джеки Прайд (58 лет, рост 172 с половиной, вес 59) капризы цифр еще важнее: она занимается недвижимостью. Рынок в обвале. Она распродала двенадцать многоквартирников в Майами два года назад, в прошлом году три, в этом – пока ни одного. Два года назад она разъезжала на большом «линкольне»; до «линкольна» у нее была еще одна тачка, купленная на замену «кадиллаку», который достался мне. В то время риелторы были почти как юристы и никто над ними не ржал. Теперь, когда она ездит на «тойоте» и с ужасом наблюдает, как разваливается очередной ее долгий роман, нулевой результат для нее – хороший повод задуматься.
Она уже на месте, сидит за ноутбуком, «вся горит», прям как Соренсон (ха!), тараторит в свой мобильник. Я подхожу, она поднимает взгляд:
– Привет, огурчик мой, – и кивает мне с оправдывающимся видом, ее выбритые и подрисованные брови изгибаются дугой, она захлопывает свой эппл-мак.
На ней белый топ, клетчатая юбка и черно-белые туфли. На большом саксонском носу (не то что мой маленький ирландский носик, доставшийся от отца) – обычные очки, на голове еще одна пара очков – солнцезащитных – придерживает пока еще каштановые волосы до плеч. Мать заканчивает разговор по телефону и ерзает на пластмассовом стуле, который немного отъезжает в сторону.
– Эх-эх-эх… – вздыхает она.
Выглядит она хорошо. Единственный признак разрушительного воздействия времени заметен у нее вокруг подбородка и шеи, где кожа собралась в морщинистые мешочки. Мама говорит только про работу, которую «надо делать», и про то, что «времени не хватает даже на то, чтобы сделать себе ласик».
Мимо с важным видом проходит юная блондинка, я ее узнаю (кажется, одна из клиенток Моны в «Бодискалпте»), на ней желтые стринги и желтая же майка с надписью «МИСС ВЫСОКОМЕРИЕ» большими синими буквами. Все-таки любят наш солнечный СоБи напыщенные фрики и отчаявшиеся нарциссы. Опять звонит мамин телефон.
– Это Либ, – извиняющимся голосом говорит она. – Я сейчас отвечу и выключу телефон, обещаю.
– Хорошо, – говорю я и беру в руки меню.
– Либ, котенька… Да. Поняла… Поняла. Поразвлекай их пока. Гольфстрим-парк и так далее, ты знаешь что и как… Ладно. Пусть, главное, верят, что это железобетонное вложение, что чистая правда и есть… Да, люблю тебя… – Она поднимает брови еще выше. – Мне надо идти, котя, Люси пришла. Чао. – Она щелчком отключает свой блэкберри. – Эх, мужчины. Кажется, именно самых суровых и нужно больше всех держать за ручку. Это так странно. В смысле, он же может сводить этих визгливых идиотов в бар или на стриптиз, мне все равно. – Она качает головой. – Господи, людям просто не хватает духу! А ведь это самое надежное вложение!
– Не поспоришь.
– Послушай-ка… давай закажем что-нибудь, – говорит она, затем смотрит мне прямо в глаза и следит за моим взглядом. – На мои обвислые щеки смотрела! Жестокое дитя!
– Нет, – соврала я, – просто думала, как хорошо ты выглядишь!
Мать опустошенно вздыхает. Пока она говорит, ее глаза, то скучные, то напряженные, смотрят, кажется, куда-то мимо меня и видят там разочарования, которые еще ждут ее впереди.
– Я думаю о работе. Весь вопрос – время. Время и деньги. – Она резко качает головой, помощник официанта наливает нам в стаканы воду со льдом.
– Как бизнес, по-прежнему плохо?
– Давай даже не будем начинать, – говорит она, в этот момент к нам подходит неудавшаяся ботоксная модель и на автомате раздает сегодняшние специальные предложения.
О нет – мать делает позитивное лицо, мы заказываем, и она начинает пересказывать мне какую-то книжку из серии «помоги себе сам», которую только что прочла (если Соренсон жрет пончики, то мать потребляет как раз такие книжки).
– Недвижимость в Южной Флориде – это сучий бизнес. Мне нужен, как говорит Дебра Уилсон… ты читала ее?
– Нет. А ты слышала про Утренние страницы? Говорят, помогает.
– Марианна Робсон из «Колдуэлл-Банкер»[17] говорит, что это очень важно делать. Надо будет попробовать, как только появится время на себя.
– Так что там Дебра Уилсон?
– Мне нужен, как она говорит, «убедительный личный проект». – Мать ласково улыбается, обнаруживая морщины. – Конечно, мой самый чудесный проект – это мои прекрасные доченьки, – говорит она, а я думаю: «Ой нет, не надо опять этой хуйни», – но они уже выросли. – Она печально хмурит брови. – Ты ничего не слышала в последнее время от Джоселин?
– Слышала, что она по-прежнему в Дарфуре, все в той же НКО, – отвечаю я, пытаясь, возможно немного нарочито, заценить мускулистого серфера, который неторопливо проходит мимо нас.
– Все творит добрые дела, – нараспев говорит мать с тоской в голосе. – Вот она где – совесть нации.
Очень хочется сказать, что если б ты не лезла к ней, когда Джоселин страдала херней в подростковом возрасте, то теперь она не зависала бы на краю географии, изображая мать Терезу. Но матери, конечно, интереснее собственные страдания.
– Короче, я сказала Либу, что мне нужно в жизни что-то другое.
– Но у тебя же уже есть недвижимость, – не удержалась я.
Когда рынок недвижимости был на подъеме, мать говорила только о ней. Теперь недвижимость наебнулась, а мне с ней и говорить-то больше особо не о чем. Если ты пришел в этот мир не для того, чтобы тихонько превратить жизнь своей матери в ад, зачем тогда вообще жить?
– Я имею в виду, помимо работы, – говорит она.
В этот момент официантка, похожая на героиню садомазохистских комиксов, приносит салаты с тофу. Тот еще адок: латук вялый, как хуй у Майлза, а копченое тофу пахнет, как потные носки в раздевалке. После первой ложки мать вся сжалась, потом посмотрела на меня пронизывающим взглядом:
– Как твой отец? Стыдно признаться, но я частенько его гуглю.
– Ну а что, твое любопытство вполне естественно. Но если ты его часто гуглишь, значит ты и знаешь больше меня.
