Она порицает образ действий Радзивилла.
– Я его уговаривала помириться с королем Станиславом-Августом, но он меня не послушался, и я в том не виновата, что он остается в раздоре с королем. Графа Огинского успела же я помирить с его величеством.
Обаяние этой девушки так велико, что и аббат Рокотани невольно втягивается в ее интересы.
А тут является на подмогу патер Лиадий, служивший некогда офицером в русском войске и положительно уверяющий, что знает дочь императрицы Елизаветы.
– Я помню ее – я видал ее в зимнем дворце на выходах: ее прочили тогда за голштинского принца, двоюродного брата тогдашнего наследника, а после перемены правительства в 1762-м году все говорили, что она уехала в Пруссию.
Даже недоверчивый кардинал начинает чувствовать над собой ее влияние, хотя еще не видал ее.
«Как скоро я достигну цели, – вновь пишет она кардиналу, – как скоро получу корону, я немедленно войду в сношения с римским двором и приложу все старания, чтобы подчинить народ мой святейшему отцу. Только вам одному решаюсь сообщить эту заветную тайну. Примите в уважение опасное положение, в котором я нахожусь, и поймите, насколько я нуждаюсь в ваших советах и помощи. Я утешаю себя мыслью, что ваше высокопреосвященство будете избраны в папы».
Так и с первым русским самозванцем, Лжедмитрием: на этой же основе ткалось предположение об обращении русского народа в католичество.
Кардинал, в ответе своем самозванке, между прочим, употребляет такую фразу: «Провидение будет руководить вашими благими намерениями, и если правда на вашей стороне, вы достигнете своей цели».
В Риме же неутомимая девушка входит в сношение с польским резидентом в столице католичества, с маркизом д’Античи.
Боясь компрометировать свое официальное положение перед Речью Посполитой, резидент назначает девушке свидание в церкви Santa Maria degli Angeli.
Она сообщает ему свое имя, свои планы.
Необыкновенный ум девушки заставляет резидента поколебаться, но рассудок и осторожность берут верх над увлечением. Он советует ей отказаться от своих безумных и гибельных планов.
Но ее не так-то легко победить.
«В последнее свидание наше, – пишет она ему через несколько дней, – я нашла в вас столько благородства, ума и добродетели, что по сию пору нахожусь в океане размышлений и удивлений… Но вчера ввечеру получила я множество писем, адресованных ко мне в Рагузу, и в то же время получила известие, что мир не будет ратификован султаном; невозможно вообразить, какие смятения царствуют теперь в Порте. Я намерена обратиться с известным вам предложением к Польше и с той же целью пошлю курьера в Берлин к королю Фридриху. Для себя я ничего не желаю: хочу достичь одной славы – славы восстановительницы Польши. Средства к этому у меня есть, и я не замедлю доставить его величеству королю Станиславу-Августу эти средства для ведения войны против Екатерины. Как скоро он поднимете оружие, русский народ, страдающий под настоящим правлением и вполне нам преданный, соединится с польскими войсками. Что касается до короля прусского – это мое дело: я на себя принимаю уладить с ним соглашение. Курьер, которого я отправляю в Константинополь, поедет через Европу и завезет письмо мое в Берлин. Сама я поеду отсюда также в Берлин и повидаюсь с королем прусским. Во время путешествия до Берлина мне будете достаточно времени подумать о моих депешах, которые король Фридрих получит до прибытия моего в его столицу. Из Берлина поеду в Польшу, оттуда в польскую Украину, там и неподалеку оттуда стоят преданные нам русские войска. Здесь никто не будет подозревать, куда я отправляюсь, все будут думать, что я поехала в Германию, в тамошние мои владения. Какой бы оборот ни приняли дела мои, я всегда найду средства воспрепятствовать злу. Небо, нам поборающее, доставит успех, если будут помогать нам; если же я не увижу помощи, оставлю все и устрой для себя приятное убежище».
Осторожный резидент отвечает советом – бросить все.
«Позвольте, – пишет он ей, – предложить вам избрать то самое намерение, какое вы высказали в письме вашем ко мне: оставьте всякие политические замыслы и удалитесь в приятное уединение. Всякое другое намерение для людей благомыслящих покажется не только опасным, но и противным долгу и голосу совести; оно может показаться им химерическим или, по крайней мере, влекущим за собой неизбежные бедствия.
В Риме штат самозванки снова увеличивается до шестидесяти человек. Снова является блеск и роскошь. Она бросает деньги народу горстями. О ней говорит весь Рим. Она обозревает достопримечательности вечного города, картинные галереи, памятники классической архитектуры. Народ валит за ней толпами. Всегда ее сопровождает аббат Рокотани, и поражается обширностью ее знаний в искусстве, в архитектуре. Она сама прекрасно рисует, играет на арфе. В салонах своих она является какой-то волшебницей.
Но роковая развязка все ближе и ближе подходит к ней, а она сама слепо близится к этой трагической развязке.
Она пишет обширное письмо к английскому посланнику в Неаполе, сэру Гамильтону, уже снабдившему ее паспортом, открывает ему свою тайну, поверяет свои безумные планы – и этим именно губит себя.
«При сношениях моих с Портой, – прибавляет она, между прочим, – я не забуду интересов вашего двора: ведь, английская торговля в Леванте, сильно подорвана мирным трактатом, подписанным великим визирем».
Сэр Гамильтон, встревоженный этим посланием, из которого он увидел, кому он, по неведению, покровительствовал в своем паспорте, немедленно отправил письмо самозванки в Ливорно, к Орлову.
Это письмо открыло глаза Орлову: он знал теперь, где искать женщину, которую напрасно разыскивали его агенты по Европе.
Он решился, во что бы то ни стало, захватить ее.
Для выполнения этого трудного предприятия он назначает своего генерал-адъютанта Христенека.
Императрице, между тем, Орлов доносит:
«Всемилостивейшая государыня! По запечатании всех моих донесений вашему императорскому величеству получил я известие от посланного мной офицера для разведывания о самозванке, что она больше не находится в Рагузах и многие обстоятельства уверили его, что оная поехала вместе с князем Радзивиллом в Венецию, и он, ни мало не мешкая, поехал за ним вслед, но по приезде его в Венецию нашел только одного Радзивилла, а она туда и не приезжала; и о нем разно говорят: одни – будто он намерен ехать во Францию, а другие уверяют, что он возвращается в отечество. А о ней офицер разведал, что она поехала в Неаполь. А на другой день оного известия получил я из Неаполя письмо от английского министра Гамильтона, что там одна женщина была, которая просила у него паспорт для проезда в Рим, что он для услуги ее и сделал, а из Рима, получил от нее письмо, где она себя принцессой называет. Я же все оные письма в оригинале, как мной получены, на рассмотрение вашему императорскому величеству при сем посылаю. А от меня нарочный того же дня послан в Рим штата моего генеральс-адъютант Иван Христенек, чтобы о ней в точности наведаться и стараться познакомиться с ней; притом, чтоб он обещал, что она во всем может на меня положиться, и буде уговорить, чтобы привезти ее ко мне с собой. А министру английскому я отвечал, что это надо быть самой сумасбродной и безумной женщине, однако же, притом дал ему знать мое любопытство, чтоб я желал видеть ее, и притом просил его, чтобы присоветовал он ехать ей ко мне… Но и что впредь будет происходить, о том не упущу доносить вашему императорскому величеству, и все силы употреблю, чтоб оную достать, а по последней мере сведому быть о ее пребывании. Я же, повергая себя к священным вашим стопам, пребуду навсегда вашего императорского величества, всемилостивейшей моей государыни, всеподданнейший раб граф Алексей Орлов».
Развязка действительно близко.
Христенек уже бродит под окнами своей жертвы. Расспрашивает о ней прислугу, отзывается о ней с крайней почтительностью.
Ей передают об этом. Первая мысль – русская засада, агент, шпион.
Но испуг проходит: какая-то нравственная слепота толкает ее в пропасть.
Она принимает Христенека. Христенек говорит своей жертве о глубоком участии к ней Орлова.
Снова испуг, а потом опять ослепление.
Роскошная жизнь истощила все ее средства и денег достать не откуда. А тут Христенек нашептывает, что Орлов признает ее за дочь Елизаветы Петровны, предлагает ей свою руку и русский престол, на который он возведет ее, произведя в России возмущение, так как народ не доволен Екатериной.
Христенек показывает даже письмо Орлова в этом смысле.
Жертва отдается в руки Христенека. Посылая к Орлову курьера, она в письме своем к нему замечает: «желание блага России во мне так искренно, что никакое обстоятельство не в силах остановить меня в исполнении своего долга».
10-го февраля она, уже под именем графини Селинской, выезжает из Рима в двух каретах. За него едут Доманский, Черномский, Франциска фон-Мешеде и слуги. Народ провожаете ее кликами «виват», а она бросает в толпу деньги.
