Как тут не наполниться ненавистью, раз к покушению на Адольфа Гитлера добавилось еще и оскорбление его высочества Германа Геринга? Руководители заговора тем самым только усугубили свою вину… Но Гиммлер, Борман и Геббельс рассчитывали воспользоваться ситуацией, чтобы добиться от фюрера значительного расширения полномочий, а именно: получить полный контроль над вермахтом, партией и общественной жизнью соответственно. А Геббельс даже считал себя «кандидатом в военные диктаторы внутри страны». Однако он сразу же наткнулся на серьезное препятствие, о чем сам написал 23 июля: «Весь этот процесс принимает неприятный оборот, поскольку вечером я узнал, что рейхсмаршал собирается принять участие в воскресных переговорах, чтобы воспротивиться столь важной передаче полномочий, особенно тех, что касаются вермахта. Это было бы верхом разлада. До нынешнего дня именно Геринг постоянно торпедировал любые основные направления военной политики из опасения, что это уменьшит его личную власть. Пусть бы он, по крайней мере, использовал те полномочия, что имеет! Но он и этого не делает. Он исходит из принципа “Я, конечно, ничего не делаю, но зато и другие не имеют права что-либо делать”. Очевидно, что так войну вести нельзя, и уж тем более выиграть ее».
Именно поэтому совещание, проходившее в воскресенье, 24 июля, в ставке фюрера, оказалось довольно оживленным. «Речь Геринга была театральной, – отметил в дневнике Геббельс. – Казалось, он думает, что его последние должности у него хотят отобрать, и поэтому цепляется за них зубами и ногтями. […] Геринг не может никоим образом отказаться от своей власти над люфтваффе в пользу Гиммлера, это означало бы для него потерять последнее, что он имеет». Но министр пропаганды все-таки сумел добиться от Гитлера расширения своих полномочий, сделав в последнюю минуту уступку гордости рейхсмаршала. Он писал: «Геринг в очередной раз заявил, что если подготовленный нами план будет утвержден, то ему останется только подать в отставку. Он сказал, что готов это сделать и не станет возражать, но ему следует сказать ему об этом открыто. И все-таки нам следовало учесть одно обстоятельство: если это случится сейчас, то общественное мнение сразу же установит связь между отставкой и путчистами. Но этого никто из нас не желал. […] Поэтому я предложил компромисс: фюрер поручает Герингу задачу полного использования всех военных ресурсов рейха и для этого назначает его уполномоченным по тотальной военной мобилизации. Я получаю право отдавать приказы и распоряжения всем министрам и верховному руководству рейха, получаю прямой доступ к фюреру, чтобы иметь возможность советоваться с ним при возникновении осложнений, не разделяя это право с соответствующим руководителем сектора. […] Изменения плана, которые подразумевали мои предложения, касались лишь формы, но Геринг ухватился за это. Его обрадовало то, что по крайней мере были соблюдены внешние приличия.
Впрочем, он от этой должности отказался, сказав, что у него достаточно хлопот с люфтваффе. Что же касается меня, то в случае подписания фюрером этого документа я получу самые широкие полномочия, которые человек может иметь в национал-социалистском рейхе». Действительно, уже в конце июля Гитлер назначил Геббельса «имперским уполномоченным по ведению тотальной войны».
Геринг сохранил хорошую мину при плохой игре… Впрочем, у него не было выбора, потому что в то время его позиции были крайне слабыми. «Не позднее августа 1944 года, – писал впоследствии генерал Гудериан, – Гитлер признал полную некомпетентность главнокомандующего люфтваффе. В присутствии меня и Йодля он очень жестко отчитал его: “Геринг! Люфтваффе ничего не предпринимает. Оно больше не достойно считаться отдельным видом вооруженных сил. И в этом – ваша вина. Вы слишком ленивы!” При этих словах по щекам тучного рейхсмаршала потекли крупные слезы. Он не смог ничего ответить. Сцена эта была такой неприятной, что я увел Йодля в другую комнату, оставив их наедине». После этого Геринг сказался больным и уединился в Каринхалле, удалившись от соперников, значительно укрепивших свои позиции. Так, Гиммлер был назначен командующим Резервной армией, сменив на этом посту генерала Фромма[563]. Геббельс стал главным уполномоченным по ведению тотальной войны. Бургдорф стал шеф-адъютантом Гитлера вместо тяжело раненного Шмундта. Мартин Борман, «Мефистофель фюрера», тоже значительно укрепил свое влияние после покушения 20 июля. И все эти зловещие фигуры окружали пострадавшего от покушения фюрера, по мнению Геринга, намного сильнее, чем это могло показаться. «После покушения, – признал он впоследствии, – Гитлер сильно переменился, потерял душевное равновесие, его руки и ноги дрожали, он никак не мог привести в порядок свои мысли. Начиная с того времени он больше не покидал свой бункер, не дышал свежим воздухом, потому что солнечный свет раздражал его глаза. Он без колебания выносил смертные приговоры и никому не доверял».
Так и было. Военный судья Фрейхер фон Хаммерштейн тоже вспоминал, что «фюрер протестовал против мягких обвинительных приговоров, выносимых трибуналами люфтваффе, и говорил при этом: “Я хочу, чтобы в люфтваффе стали наконец выносить смертные приговоры!” После этого Геринг начал звонить мне ежедневно и спрашивать: “Где же смертные приговоры?”». В очередной раз в душе Германа Геринга рабская покорность взяла верх…
В течение следующего месяца, когда рейхсмаршал все еще болел, шли ожесточенные бои на всех четырех решающих направлениях. Боевые действия разворачивались в опасной близости от границ рейха. Четвертого августа финский парламент специальным законом провозгласил маршала Маннергейма президентом страны, что таило в себе опасность сепаратного мира Финляндии с Советским Союзом. Южнее Финляндии две советские армии, действуя по сходящимся направлениям, вышли к Риге и на берег Балтики. В центре 1-й Белорусский фронт Рокоссовского достиг предместий Варшавы. А на юге 2-й и 3-й Украинские фронты готовились начать из Молдавии крупное наступление в направлении Плоешти и Бухареста. На западе заканчивалась позиционная война: американские танки прорвались к Арваншу, соединились с британскими и канадскими передовыми частями, продвигавшимися со стороны Кана, и теперь угрожали немецкой обороне между Фалезом и Аржантаном. Как всегда, Гитлер запретил любой отход, и 20 августа пятнадцать немецких дивизий оказались в окружении в районе Фалеза, будучи лишены всякой авиационной поддержки, поскольку число истребителей в 3-м воздушном флоте сократилось до 75 машин, да и для тех не было горючего…[564] В это же время другие американские дивизии быстро продвинулись к Шартру, Дрё и Орлеану, форсировали Сену и приблизились к Парижу, где 19 августа началось восстание. В тот же день в Италии союзные войска вступили во Флоренцию. После этого плохие новости начали потоком приходить в ставку Гитлера близ Растенбурга. Двадцать пятого августа капитулировал немецкий гарнизон Парижа, союзные армии высадились в Провансе, взяли Тулон и Марсель и начали двигаться вверх по долине Роны на Гренобль. Двадцать восьмого августа Красная армия взяла Бухарест, и Румыния выступила против Германии, дав тем самым толчок к восстаниям против немцев в Болгарии и в Словакии. А главное, воодушевила партизан Югославии, где отряды Тито сковывали восемнадцать немецких дивизий. Турция также разорвала отношения с Германией…[565]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
