что людская жизнь бессмысленна, а значит, ничего не стоит. Что сами боги, назначив их князьями, дали им право решать, кому и как жить и жить ли вообще. Что привязывается лишь челядь к своим хозяевам. Что силен тот, кто ни о ком не жалеет и ни о ком не горюет. Что привязанность — это слабость. И доказывал ей это раз за разом, шантажируя своих бояр судьбою их родни.
Шли годы, и ничего не менялось. Евдокия больше не верила в то, что кто-то придет и заберет ее у отца. Отец был сильнее всех, и от него не было спасения.
А потом однажды он сказал ей, что она выходит замуж.
Княжна до сих пор с отчаянным стыдом вспоминала робкую надежду, затеплившуюся в душе: снова ощутить свою ладонь в чьей-то ладони. Но самым главным было то, что она покинет дом отца. Наконец-то покинет…
Очень осторожно она осведомилась, кто станет ее супругом.
— Я предложил тебя в жены Кощеевому сынку, — довольно улыбнулся отец, и этими словами убил все ее надежды вернее, чем сделал это когда-то взмах его кнута. — Предания лгут, Кощей спрятал свою смерть куда надежнее, чем все думают. Но его сын должен знать, где она. Наверняка Кощей выставил ему щиты, так что прежде чем читать его, дождись, когда он заснет. Уж постарайся сделать так, чтобы он не отослал тебя прежде. И не показывай ему свою спину, — поморщился он. — А если не получится выведать про смерть Кощееву у царевича, найди способ узнать об этом у самого Кощея. Мужчины порой бывают откровенны с теми, кто умеет доставить им удовольствие.
И все стало понятно. В том числе, зачем у них томился старичок-артефактор, контроль над которым Евдокия обновляла каждый день, что явно не шло ему на пользу.
А потом отец добавил:
— Не справишься — убью.
Он и раньше иногда грозил ей расправой, но в этот раз Евдокия ему поверила.
Выбора не было. Она очень не хотела умирать. Она еще помнила, как это больно.
До того дня, когда царевич забрал ее, она ни разу не видела ни его, ни Кощея. Зато много слышала о нем от отца и в мыслях бояр и послов. И еще в нянюшкиных сказках. И Евдокия была уверена, что он чудовище, а значит, и сын его такой же. Но с того момента, как царевич впервые обратился к ней, привычный мир перевернулся с ног на голову и уже не стал прежним. В мире царевича все оказалось не так, как в ее. И дело было не в том месте, куда он ее привел, и не в том, где спрятал потом. Дело было в людях. В тех, кого княжна узнала после того, как покинула дом отца. Они были совсем другими. И царевич был совсем другим. И все, что она знала, все, чем жили отец и бояре, здесь не имело никакого значения.
Поняв, что царевич не собирается брать ее в жены, она решила воспользоваться наказом отца. Но и тут все пошло не так, и Евдокия не знала, радоваться или огорчаться. Царевич был красив и обходился с ней хорошо, и напугал только один раз… Но отчего-то в его мыслях жила другая и изменять ей он не собирался, это было очевидно даже несмотря на то, что прочесть его не вышло.
А потом были долгие три месяца в лесной избушке, жители которой думали об очень простых вещах: как добыть дров да из чего приготовить ужин, радовались тому, что солнце греет теперь сильнее и дольше, улыбались первой капели и собирались три раза в день за одним столом, чтобы вместе подкрепиться немудреной пищей и поблагодарить богов за то, что живы и здоровы.
Среди их мыслей и чувств было тихо и спокойно. И никого в лесу больше не было на много верст вокруг. Евдокию никто не трогал. День-деньской она сидела за прялкой и прислушивалась к тому, что происходит за стеной. Она врала себе, говоря, что просто ждет, когда к ней вновь придет Юлия. На самом деле она не желала ее появления, ведь оно означало, что ей вновь придется вернуться к отцу. Особенно горько стало думать о своей задаче после того, как Ждан предложил показать ей дорогу до реки. Они шли по глубокому снегу, и в одном месте она провалилась по колено, а Ждан взял ее за руки и вытащил оттуда.
Они оба были в меховых рукавицах, но Евдокии показалось, что она почувствовала жар его ладоней даже сквозь них.
Ночью она лежала, прислушиваясь ко снам обитателей избушки, сжимала и разжимала все еще горящие ладони. Ей хотелось, чтобы кто-то снова прикоснулся к ней, и в этот момент она жалела, что царевич не пустил ее в свою постель. Она решила, что когда его девка вновь окажется здесь, она обязательно посмотрит, как это было у них. Но когда Юлия действительно открыла ей разум, что-то в княжне воспротивилось этому, и она не смогла себя перебороть. Она побоялась увидеть. Это было как с рекой, разлив которой ей, судя по всему, не суждено было узреть.
Слово «любовь» обитало только в мире давно забытых нянюшкиных сказок. Евдокия понимала: позволит себе поверить в нее, и уже не сможет жить дальше.
А теперь она наблюдала за тем, как Кощеева дочь отказывалась бросить своего жениха и спасти себя, а он требовал от него этого. Вспоминала, как Демьян гладил по плечам Юлию, накладывая на нее заговор, чтобы она не замерзла в зимнем лесу. И как Юлия рассказывала про семейный ужин, на котором ей довелось побывать в доме Кощея. Евдокия ей не поверила, а потому самостоятельно нашла это место в ее памяти и убедилась, что она не лжет.
Она перевела взгляд на отца, который кружил вокруг трона. И позволила себе помечтать, что Кощей придет и убьет его. И все закончится…
И Кощей пришел. Евдокия ощутила его приближение так, будто услышала обвал в горах. Грохот нарастал — неумолимый и неукротимый, он был предвестником того, что погребет их всех, и все они навсегда останутся в этом страшном гиблом месте. И, возможно, это был лучший исход из тех, что мог случиться в этих стенах.
***
Что расклад не так хорош, как ему мечталось, Демьян понял, лишь шагнув в тронный зал. Ростислава он узнал тут же. От вида Златы с приставленным к ее горлу кинжалом
