- А! - сказал я Муане. - Мы спасены, дружище. Здесь есть француженки или, по меньшей мере, одна француженка.
И я устремился в магазин, который был магазином белья. На шум, что я произвел, открывая дверь, из соседней комнаты вышла молодая особа парижской внешности, с привлекательной улыбкой губ.
- Добрый день, дорогая соотечественница, - сказал я ей. - Чем можно заняться в Саратове, когда в запасе два дня и страх заскучать?
Она посмотрела на меня со вниманием и засмеялась.
- Дамой, - ответила мне она. – И смотря по характеру и профессии: если это моравский брат, то читают проповедь, если коммивояжер, то предлагают товары; если это месье Александр Дюма, то ищут соотечественников, обедают с ними и, клянусь, имея соображение, заботятся, чтобы время казалось короче.
- Входите, Калино, - пригласил я моего лауреата. Вы совершите кругосветное путешествие, вот увидите, и встретите одних французов - для справок. А для начала, моя дорогая соотечественница, раз вы угадали, что мы - ни моравский брат, ни коммивояжер, поцелуемся; такое дозволяется за 1000 лье от Франции.
- Минутку! Позовем моего мужа. Это будет для него, самое меньшее, праздником.
И она позвала мужа, подставив мне обе щеки. Он появился, когда я целовал во вторую щеку. Ему объяснили, кто я.
- Тогда, ладно, - сказал он, пожимая мне руку. - Вы обедаете с нами, не так ли?
- Да, но при условии, что я сам приготовлю обед; вы, должно быть, избаловались с тех пор, как живете в России.
- Полно! Всего три года.
- В таком случае, насчет вас я ошибся; вы покинули Францию сравнительно недавно, чтобы утратить традиции ее кухни.
- А чем мы займемся, ожидая обед?
- Будем беседовать.
- А после обеда?
- Будем беседовать. О, дорогой друг! Разве вы не знаете, что только во Франции и между французами возможна беседа? У меня есть превосходный чай. Вот Kaлино, который определен ко мне как переводчик московским ректором, но который, слыша, что мы говорим на особом парижском языке, абсолютно ничего не понимает. Сейчас он сходит за чаем, и время от времени мы будем говорить по-французски, чтобы доставить ему удовольствие.
- Тогда проходите, и пусть все вершится по вашей воле.
Мы вошли и стали болтать. Среди болтовни кое-что вспомнилось.
- Вы что-то тихо сказали вашему мужу; что вы ему сказали?
- Просила его предупредить двоих из наших друзей.
- Французов или русских?
- Русских.
- О-ля-ля! Я почуял предательство; а кто они, ваши друзья?
- Один - князь, это его социальное положение; другая - поэтесса, это ее интеллектуальное положение.
- Женщина-поэт, дорогая моя! Нам сейчас явится самолюбие, ждущее ласки; а это все равно, что гладить дикобраза.
- Нет, у нее талант.
- Тогда будет много легче. А ваш князь – настоящий un kness?
- Уверена, что князь.
- Как вы его величаете? Предупреждаю, что знаю назубок всех ваших князей.
- Князь Лобанов.
Дверь открылась именно в этот момент, и вошел красивый молодой человек лет 26–28-ми.
Он услыхал свою фамилию.
- Думаю, - сказал он, - во Франции есть одна поговорка, утверждающая, что, когда говорят о волке...
- Ей-богу, истинно так; вы знаете, я только что послала к вам.
- Нет, но я знаю, что здесь у вас месье Дюма, и хотел просить вас представить меня ему.
- А как вы узнали об этом?
- О, дорогой друг, я только что встретил месье Porniak – Порняка [Позняка], начальника полиции, который очень рассчитывает, что завтра все мы будем у него обедать… Но представьте же меня.
Я поднялся.
- Князь, - сказал я ему, - мы давно знакомы.
- Скажите, что я вас знаю. Но вы, откуда вы знаете один из татарских родов, уединенно живущий в Саратове?
- Я хорошо знал во Флоренции...
- Ах, да! Мою тетю и моих кузин - молоденьких княжон Лобановых. Они сотню раз рассказывали мне о вас. Вы помните княжну Надин?
- Думаю, что отлично; мы вместе играли комедию или, скорее, я был режиссером.
- Да что вы! А чему решили посвятить день? – спросил князь.
- Месье Дюма сам составил программу; если, на ваш взгляд, она не так хороша, обсудите это с ним.
- Посмотрим программу.
- Мы беседуем, обедаем, вновь беседуем, пьем чай и беседуем еще.
- После чая эти мессье ночуют у меня, чтобы избежать наказания возвращаться на пароход.
- Я тут же согласился бы, если бы не боялся вас стеснить.
- Вы давно в России?
- Скоро пять месяцев.
- Отлично, вы должны знать, что в России меньше всего стесняет дать ночлег у себя. В доме 8-10 диванов. Каждый из вас займет по дивану. Месье Дюма займет два, и вопрос будет исчерпан. У вас есть кровати на судне? Тогда отправляйтесь на пароход; я вас предупредил, что у меня их нет.
- Ладно, в самом деле, у меня есть матрас и подушка, что мне подарили в Казани; испытаю их у вас.
- Сибарит!
- Калино, дружок, принесите нам чай и велите принести мой матрас и подушку.
Выходя, Калино посторонился, чтобы уступить дорогу маленькой даме лет 28-30-ти, круглой, полной, с живыми глазами, скорой на слово. Она идет прямо ко мне, протягивая руку.
- Ах! Наконец, это - вы! - сказала мне она. - Мы знаем, что вы - в России; но мыслимо ли было подумать, что когда-нибудь вы окажетесь в Саратове… здравствуйте, князь! здравствуйте, Аделаид! …то есть на краю света! И вот вы здесь. Добро пожаловать.
В России есть очаровательный обычай. …Я открываю его не всем, а только тем, кто достоин о нем услышать… Когда целуют руку русской дамы, она немедля возвращает поцелуй - в щеку, глаза; куда придется, наконец; будто боится, чтобы не случилось несчастья, старается от него оградить. Я поцеловал руку de madam Z;na;de - мадам Зенаид, которая тут же вернула мне поцелуй. Такая манера здороваться в высшей степени ускоряет знакомство. Есть доброе в старинных русских обычаях.
- Ну, хорошо, - сказал я ей, - мы ведь пишем стихи?
- А чем еще, вы хотели бы, чтобы занимались в Саратове?
- Об этом скажете вы.
- Вы, случаем, не говорите по-русски?
- К несчастью, нет; но вы переведете.
- Если это способно доставить вам удовольствие.
Открылась дверь, вошел офицер в эполетах полковника.
- Хорошо, - сказала хозяйка дома, - вот и месье Позняк, начальник полиции. Вам нечего здесь делать месье Позняк. И мы не хотим вас.
- Ох! Хотите или нет, нужно меня терпеть, о чем я вас предупреждаю; у вас иностранцы, мой долг узнать, кто они, и если внушают подозрение, то увести с собой, держать в поле зрения и не позволять им общаться с их соотечественниками. Примите теперь меня плохо.
- Дорогой месье Позняк, прикажите нам усадить вас. Как чувствует себя мадам Позняк? Как здоровье ваших детей?
- Бог миловал! Это искупает ваш первоначальный прием. Месье Дюма, знаю, что вы - любитель оружия, и вот что я вам приношу.
И он вытащил из кармана прекрасный кавказский пистолет с гравированным стволом и рукоятью из слоновой кости, инкрустированной золотом.
- Если вы так обращаетесь с людьми подозрительными, то как вы обращаетесь с друзьями?
- Моих друзей, когда их встречаю, приглашаю на завтрак, на следующий день, и если они отказываются, то с ними ссорюсь.
- Это ваш ультиматум?
- Это мой ультиматум.
- В таком случае, очень следует завтракать у вас.
После этого разговора и проектов, как провести два эти настолько неясные дня, стало видно, что они могут оказаться лучшими из всего путешествия. Маленький парижский бельевой магазин с его очаровательной атмосферой цивилизовал этот угол полурусской-полутатарской земли.
Что касается нашей поэтессы, то мне хотелось бы суметь представить читателю ее талант, но могу лишь, чего крайне недостаточно, сделать вот что: передать тоже стихами два из тех произведений, которые она мне перевела и автором которых является. Бросьте взгляд на карту, найдите Саратов и оцените, за сколько лье от нашей цивилизации родились эти два цветка Севера, орошенные льдистыми водами Волги и иссеченные суровыми ветрами Урала:
Le chasse-neige
Qund j’;tais chasse-neige et poursuivais farouche,
Le voyageur perdu dans le steppe le soire
Et que pour l’endormir sur sa dernier couche,
Je lui chantais les chants de l’ange au voile noire,
J’;tais terrible alors, j’;tais d;sespoire.
Et les hommes disaient: «Le dernier jour menace;
Vainement par le Christ nous nous croyions absous,
Le courroux du Seigneur dans la temp;te passe,
Le monde est condamn;, la mort vient: ; genoux!
Dieu de mis;ricorde, ayez piti; de nous!»
Mais, quand je m’approchais de la fen;tre, ; l’heure
