— Они всех нас убьют!
Савл повернулся к Джонкилу:
— Тихо! Все мы умрем, когда это будет угодно Богу, но не прежде.
— Да, отец.
Белая Голова снова развернулся к окну:
— В прошлом году вы украли у нас цыплят.
— Простите, отец, — ответил Тэм. — Мы умирали с голоду.
— И теперь просите у меня помощи?
— Но вы учите, что Бог прощает.
Годвин предложил Савлу:
— Дай мне все уладить!
На лице настоятеля обители явственно читалась внутренняя борьба, он то смирялся, то вспыхивал, но в конце концов склонил голову. Аббат крикнул Тэму:
— Бог прощает тем, кто искренне раскаивается!
— Ну что ж, этого человека зовут Уин Лесник, он искренне раскаивается во всех своих грехах и хотел бы в церкви помолиться о выздоровлении, а если не суждено, то умереть в мире.
Один из разбойников чихнул. Савл отошел от окна и, уперев руки в бока, посмотрел прямо на Годвина.
— Мы не можем выгнать его!
Тот попытался говорить спокойно:
— Ты слышал, как он чихнул? Ты что, не понимаешь, что это значит? — Аббат повернулся к монахам, чтобы его слышали все. — У них у всех чума!
Раздалось испуганное бормотание. Высокий гость из Кингсбриджа и хотел их испугать. Тогда, если Белая Голова решится на открытое неповиновение, местная братия поддержит настоятеля Кингсбриджа. Савл возразил:
— Мы обязаны помочь им, даже если у них чума. Наша жизнь принадлежит не нам, чтобы оберегать ее как спрятанное под землей золото. Мы предали себя Богу, чтобы покоряться Его велениям, и Он окончит наши дни, когда на то будет Его священная воля.
— Но впустить разбойников — самоубийство. Лесные братья всех нас погубят!
— Мы люди Божьи. Для нас смерть — блаженный союз с Богом. Чего же нам бояться, отец аббат?
До беглого монаха дошло, что он производит впечатление отъявленного труса, а здешний настоятель рассуждает здраво. Он заставил себя говорить спокойно, рассудительно:
— Искать смерти — грех.
— Но если смерть приходит к нам, когда мы выполняем свой долг, мы с радостью принимаем ее.
Годвин понял, что так можно проспорить целый день. Пустыми разговорами власть не удержать. Он закрыл ставни.
— Закрой окно, брат Савл, и подойди ко мне. — Аббат в ожидании смотрел на монаха. После недолгого колебания Белая Голова послушался. — Какие три обета ты давал, брат?
Наступила тишина. Настоятель обители понимал, что Годвин не признает в нем равного, и с вызовом посмотрел на него, но затем чувство долга взяло свое, и он произнес:
— Нестяжания, целомудрия и послушания.
— И кому ты должен повиноваться?
— Богу, правилу святого Бенедикта и своему аббату.
— Сейчас перед тобой стоит твой аббат. Ты признаешь это?
— Да.
— Должен отвечать: «Да, отец аббат».
— Да, отец аббат.
— Теперь я скажу, что делать, и ты обязан покориться. — Годвин осмотрелся: — Вы все — возвращайтесь на места.
Наступила мертвая тишина. Никто не двигался, все молчали. Может обернуться по-всякому, думал беглец, — покорностью и бунтом, порядком и анархией, победой и поражением. Он затаил дыхание.
Наконец Савл склонил голову и занял свое место у алтаря. Остальные последовали его примеру. На улице послышались возгласы, но, кажется, люди уходили. Вероятно, разбойники пришли к выводу, что так и не убедили врача осмотреть больного товарища. Настоятель Кингсбриджа подошел к алтарю и развернулся к монахам:
— Закончим прерванную молитву.
Слава Отцу и СынуИ Святому Духу.
Пели нестройно. Братья были слишком возбуждены, но все-таки стояли на своих местах и молились. Победа.
И ныне и присноИ во веки веков.Аминь.
— Аминь, — повторил Годвин.
Кто-то из монахов чихнул.
65
Вскоре после бегства Годвина от чумы умер Элфрик. Керис жалела Алису, но не особенно скорбела. Строитель притеснял слабых и заискивал перед сильными, а из-за его наветов на суде она едва не угодила на виселицу. Мир без этого человека стал немного лучше. Даже строительное дело наладится, когда за него возьмется зять Элфрика Гарольд Каменщик. Олдерменом избрали Мерфина. Мастер говорил, что чувствует себя капитаном тонущего корабля.
Люди продолжали умирать и хоронить родных, соседей, друзей, покупателей и работников. Постоянный ужас ожесточил многих настолько, что насилие и жестокость не производили уже никакого впечатления. Те, кто думал, что умрет, пускались во все тяжкие и без удержу потакали своим прихотям, невзирая на последствия.
Мерфин и Керис пытались наладить в городе хоть какую-то нормальную жизнь. Приют оказался самой удачной затеей настоятельницы. Сироты с радостью укрывались за надежными стенами монастыря. Забота о детях, обучение их грамоте, пению отчасти восполняли подавленную материнскую потребность некоторых сестер. Съестных припасов было много, а едоков становилось все меньше. И Кингсбриджское аббатство наполнилось здоровыми детьми.
В городе все обстояло сложнее. Продолжались ожесточенные споры по поводу имущества умерших. Люди просто заходили в опустевшие дома и брали все, что нравилось. Малолетних наследников нередко усыновляли бессовестные соседи, жадные до денег или запасов ткани и зерна. Возможность обогатиться, не прикладывая для этого никаких усилий, выявляет в людях худшее, в отчаянии думала Керис.
Они с Мерфином не могли остановить падение нравов. К разочарованию настоятельницы, суровые меры Джона Констебля по отношению к пьяницам не дали результатов. Множество вдов и вдовцов искали друзей и подруг, и сплошь и рядом можно было увидеть людей среднего возраста, слившихся в страстных объятиях в тавернах или просто на крыльце. Распущенность в сочетании с пьянством часто приводила к дракам. А прекратить их Фитцджеральд-олдермен и приходская гильдия оказались бессильны.
Горожанам нужно в этот момент придать сил, а исчезновение монахов деморализовало. Представители Бога бежали. Всемогущий покинул город. Говорили, будто мощи святого приносят удачу, а теперь, когда они исчезли из города, ушла и удача. Отсутствие драгоценных распятий и подсвечников на воскресных службах внушало мысль о том, что на Кингсбридже можно ставить крест. Так почему бы не напиться и не поблудить прямо на улице?
Из семи тысяч населения к середине января Кингсбридж потерял по меньшей мере тысячу. В других городах ситуация сложилась сходная. Несмотря на маски, среди монахинь смерть пожинала обильную жатву, поскольку они постоянно соприкасались с чумными. Из тридцати пяти сестер в монастыре осталось двадцать. Но ходили слухи, что кое-где умерли почти все насельники, кроме нескольких человек, а то и вообще одного; так что можно считать, им повезло. Настоятельница сократила срок послушничества и принялась активнее обучать помощниц для госпиталя. Мерфин переманил из «Остролиста» в «Колокол» одного работника и нанял для Лоллы симпатичную семнадцатилетнюю девушку по имени Мартина.
А затем чума как будто начала убывать. Под Рождество хоронили около сотни человек в неделю, в январе это число сократилось до пятидесяти, а в феврале — до двадцати. Керис позволила себе надеяться, что кошмар может кончиться.
Одним из несчастных, кто заболел именно в это время, оказался темноволосый человек лет тридцати, наверняка когда-то слывший красавцем. Он был не из города.
— Я было решил, что простудился, — сообщил больной, зайдя в госпиталь, — но у меня идет носом кровь.
Он прижимал к лицу окровавленную тряпку.
— Я найду вам место, — ответила Керис через льняную маску.
— Это ведь чума? — спросил незнакомец, и вместо обычного ужаса целительница с удивлением услышала в его голосе спокойное отчаяние. — Вы можете это как-то вылечить?
— Мы можем поудобнее вас уложить и молиться.
— Это не поможет. Точно не поможет, да вы и сами не верите.
Настоятельница изумилась легкости, с которой больной прочел ее мысли, но слабо возразила:
— Что вы такое говорите? Я монахиня и должна верить.
— Скажите мне правду. Когда я умру?
Аббатиса посмотрела ему прямо в глаза. Чумной улыбался очаровательной улыбкой, наверняка покорившей немало женских сердец.
— Вы не боитесь? Все боятся.
— Я не верю священникам. — Умник лукаво посмотрел на нее: — И подозреваю, что вы тоже.
Керис вовсе не собиралась обсуждать этот вопрос с незнакомцем, хоть и обаятельным, и резко ответила:
— Почти все заболевшие чумой умирают в течение трех — пяти дней. Некоторые выживают, но никто не знает почему.
Больной воспринял это спокойно.
— Я так и думал.
— Вы можете лечь здесь.
Незнакомец вновь озорно усмехнулся:
