Погода опять проявила исключительное благородство по отношению к нам: ветер задул тотчас после того, как Уилл вернул свою парку. Началась сильная поземка, и всем нам пришлось приодеться.
Поскольку до перерыва нам удалось пройти только 13 миль, а затем движение замедлилось из-за начавшегося ветра, то, остановившись в 6 часов, я не стал снимать лыжи до подхода профессора. Было похоже, что сегодня впервые придется действовать в соответствии с достигнутым между нами соглашением. И точно! Счетчик показал 25,9 мили, и профессор, сняв рукавицу, выбросил вверх два пальца, что означало еще две минуты. Рыхлая, мягкая поверхность и постоянные подъемы измотали собак, и они сразу же после остановки завалились в снег, высунув языки, и, как мне кажется, не слишком обрадовались, когда я, сильно оттолкнувшись палками, вновь покатил вперед, однако, заинтригованные моим странным поведением, пробежали еще 200 метров, и уж тогда мы остановились окончательно. Я снял лыжи и воткнул их в снег — добрый знак, свидетельствовавший о том, что на сегодня муки кончились. Я подошел к Джефу: «Здорово устали собаки?» Джеф кивнул головой и добавил, указывая на себя: «И эта собака тоже!»
Заканчивался шестой месяц путешествия. Я уже начал ловить себя на мысли, что воспринимаю все окружающее меня, всю эту очень нехитрую, размеренную жизнь как нечто неотделимое от себя, как будто я с самого рождения просыпался в холодной палатке, готовил на примусе овсянку, разговаривал на непонятном языке, девять часов подряд утюжил лыжами снежную целину, весь день видя перед собой только три вещи: компас, горизонт и собачьи упряжки, вновь ставил палатку с единственной мыслью об ужине и, поужинав, забирался в мешок, чтобы назавтра вновь проснуться в холодной палатке, зажечь примус и… Этьенн послал через спутник понятную только нам фразу: «Важнейшее географическое открытие». Это означало то, что мы открыли для себя Зону относительной недоступности и доказали, что при выбранном нами способе передвижения на лыжах и собачьих упряжках эта зона вполне доступна, в то время как для тяжелых снегоходных тягачей рыхлый, как песок, прикрытый тонкой коркой наста снег представляет серьезные трудности. Лагерь в координатах: 79,13° ю. ш., 106,14° в. д.
17 января, среда, сто семьдесят шестой день.
Сегодня предпоследний день из тех тридцати пяти, отпущенных мне на решение сложнейшей навигационной задачи, которую поставило передо мной руководство экспедиции на Южном полюсе: «Вам надлежит, держа курс строго на север, вывести и себя, и всю команду на Восток. На решение задачи вам отводится месяц и 1,5 килограмма овсянки. При ее решении вам позволено иногда пользоваться услугами наших офисов в Сент-Поле и Париже». Именно из-за отсутствия этой помощи в последние дни я находился сейчас в критической ситуации. До Востока оставалось всего тридцать два километра, а я не знал, в какую сторону мне идти. Пытаясь наугад компенсировать свой западный уклон, я проложил вчера курс с поправкой десять градусов к востоку и поэтому очень надеялся сегодня утром перед выходом получить наши последние координаты, но увы! Я просидел в палатке Этьенна и Дахо в ожидании того, когда Восток узнает у Беллинсгаузена наши координаты и передаст их нам, но не дождался. Время шло, координат не было, и поэтому я решил продолжать двигаться тем же курсом.
Утро началось в нашей палатке, как обычно, с прекрасного завтрака. На этот раз я усилил традиционную картошку с мясом, добавив туда яичного порошка. После двадцатиминутной напряженной борьбы мы с Кейзо в изнеможении сложили свои ложки перед непобежденной кастрюлей. Пришлось мне идти на радиосвязь со своим провиантом. Этьенн и Дахо поначалу отнекивались, но, когда я открыл крышку, по палатке поплыл такой аромат, что оба скромника, гремя ложками, дружно взялись за дело, и через минуту с картошкой было покончено. «Еще», — выдохнул профессор. «Завтра», — отвечал я.
День был трудным. Подъем, рыхлый снег, плохое скольжение, точнее, скольжения как такового не было вовсе, и приходилось попросту переставлять лыжи шаг за шагом. Правда, совершенно не было застругов. Именно такой запечатлелась в моей памяти снежная поверхность на станции Восток и именно такой, я полагал, она должна была быть и в Зоне относительной недоступности — вот она и проявила себя, правда, только на последних километрах перед Востоком.
Тем не менее прошли свои законные двадцать шесть миль и остановились милях в двадцати от Востока. Так близко мы к нему еще никогда не были!
Кейзо приготовил сегодня великолепный прощальный ужин — последний для нас двоих в этой палатке, так как после Востока мы вновь менялись экипажами. Разлив по кружкам последнюю водку, мы подняли тост за те прекрасные дни, которые провели вместе. Потом были сардины и традиционный рис, но с таким количеством мяса, что его приходилось по кусочку на каждую рисинку.
Я вылез из палатки, чтобы отдышаться. Первое, что бросилось мне в глаза, были два огромных флага, американский и советский, привязанных к вертикально установленным на нартах Уилла лыжам. Уилл готовился вступить на станцию Восток. Кивнув на флаги, он спросил меня: «Ну, как тебе эта идея?» Я ответил, что вполне подходит и хорошо бы поднять флаги и на остальных нартах. Однако, когда я пришел в палатку Этьенна, то застал последнего в страшном негодовании как раз по поводу именно этих флагов. Этьенн кипел: «Опять этот американский флаг! Он мне за эти три года порядком поднадоел. Куда ни посмотришь, все те же полосы и звезды, даже на Южном полюсе!» Доктор неспроста вспоминал сейчас про Полюс. Когда он увидел большой американский флаг точно в том месте, где земная ось пересекает поверхность (эта точка, изменяющаяся каждый год в связи со смещением поверхности ледника, в настоящее время находится метрах в двухстах от купола станции Амундсен-Скотт), он просто вытащил флаг из снега, заявив, что Южный полюс принадлежит всему человечеству, а не только американцам, и установил на месте флага маячок «Аргоса», чтобы проверить координаты Полюса, которые, к счастью, оказались правильными. И вот сейчас Этьенн ни много ни мало усмотрел в этой затее Уилла проявление великодержавного шовинизма и конкистадорского духа. Я не разделял тревоги Этьенна, так как, очевидно, с детства привык к разного рода манипуляциям с флагами и не придавал этому такого значения, как Этьенн.
Радиосвязь была отменной, что и неудивительно при таком небольшом расстоянии до Востока, когда можно было, казалось, переговариваться без помощи радио. И надо сказать, мы с Саней пришли почти к такому способу общения, когда выяснилось, что координат наших нет. Был молниеносно разработан план «Иван Сусанин». В соответствии с этим планом в 10 часов вечера Саня должен был сделать три выстрела вверх из ракетницы осветительными ракетами.
