Они встали перед Повелителем согбенны и босы.
Ковра на каменном полу не оказалось, и холод камней возбуждал дрожь и озноб. Стать же на маленький коврик, постланный перед Тимуром, было боязно, а переступать с ноги на ногу нельзя: тут не на базаре! Так и стояли, борясь с ознобом.
Вступив, они поставили впереди себя Ибн Халдуна, так решительно вытолкнув перед собой, что он чуть не споткнулся.
Все они поклонились.
Тимур удивлённо повернулся к одному лишь Ибн Халдуну:
— Вы-то как с ними, учитель?
— А как же, я с ними! — Ибн Халдун сокрушённо развёл руками. — О амир! Они, как и я, арабы.
— Разве все арабы одно?
— А как же?
— У каждого племени своя Аравия. Миср — одно, здесь — другое, а Магриб — третье. А там ваша Андалусия — совсем иное. Я знаю. И каждому племени предназначена своя судьба.
— Ваши познания, о амир, поразительны. Есть ли учёные, способные так проницательно расчленить арабский мир! А вы сперва воин, но вместе с тем и учёный. Видно, и в среде учёных вы так же могущественны, как и среди войск!
Тимур задышал чаще, зарумянился от похвал прославленного историка и скромно возразил:
— Я даже не улем.
— Видно, умение читать и истинное знание — не одно и то же. Есть великие знания без чтения и есть чтение, не обогащающее ума!
— Истинно. Истинно! — хором подтвердили дамаскины, уверенные, что похвала есть прямой путь к сердцу завоевателя.
— Вы есть повелитель между учёными и учёный между властелинами! сказал один из улемов.
Этот улем, умудрённый годами, знал, что сильнее действует похвала не прямому делу человека, а его тайным склонностям, ибо чаще бывает так, что в повседневном своём деле человек не видит своих достижений, а пристрастие своё считает тем, чем хотел бы всегда заниматься, чем пришлось поступиться из-за козней судьбы.
Этот улем дома учил своих сыновей: «Славьте такие любительские пристрастия человека, и он вас полюбит!»
Растроганный Тимур сказал:
— Если бы арабы собрались вместе, мир покорился бы им, как тогда, когда они несли ислам под знаменем пророка!.. Но если аллах хочет наказать человека, он лишает его разума. Арабы разобщены, ссорятся и враждуют, а тем временем даже ничтожный враг безнаказанно и бесстыдно разрушает их дома.
— Истинно. Истинно! — подтвердили дамаскины, из коих многие полагали, что вот Тимур и есть тот враг, что разрушил их дома.
Но Тимуру такое сопоставление не помыслилось. Он сказал:
— Вы искали меня. Говорите!
— О амир! Мы прибежали к вашему ковру молить о милости.
— Молить следует аллаха. Милостив один он!
Учёнейший улем, славный своими знаниями, умом, святостью, возразил:
— О амир! Свидетельствуют: аллах творит земные дела руками своих избранников!
— Истинно. Истинно! — хором подтвердили дамаскины.
Ибн Халдун молчал, отстраняясь, насколько мог, придвинувшись к коленопреклонённым переводчикам, сидевшим на коврике у подножия кресла.
— Говорите! — сказал Тимур.
— О великий амир! Может ли Опора Справедливости, Меч Аллаха дозволить безбожникам бесчинствовать? Может ли он потакать врагам аллаха?
— Где враги аллаха? — насторожился Тимур.
— Завоеватели. Они под священными вашими стягами, под вашим зелёным знаменем, о милостивейший амир, злодействовали здесь!..
— Как? — забеспокоился Тимур.
— Разграбили мечети! Развалили дома улемов и шейхов. И когда святые вставали в воротах своих домов, их убивали. Запросто! Расхватали дочерей и жён наших. Нежных детей!
— Мои воины? — нахмурился Тимур.
— О Повелитель! Они врываются к нам не как воины аллаха, а как степные разбойники, как бич караванов, как саранча на нивы, как потоп в сады долин!
Тимур слушал их, всё более хмурясь, отведя взгляд в сторону.
— Я не приказывал этого!
— О Повелитель! Мы знаем, вы приказали взять город, а они взяли наши дома! Случилось, что вы заболели и спали, пока они бесчинствовали. Когда вы проснулись, мы поспешили к вам: заступитесь!
Тимур подтвердил их слова:
— Я заболел и спал.
Он повернулся к одному из своих вельмож, стоявших в стороне:
— Ну, Шах-Малик! Как же теперь? А?
Шах-Малик молчал, уткнув лицо в бороду.
Тимур ловко изобразил гнев. Гнев возрастал.
— Куда вы смотрели при этом?..
— Мы сдерживали, о Повелитель, да не везде поспевали.
— Разрушали мечети! — ужасался Тимур. — А я дозволил только взыскать с арабов, впавших в христианство. Мыслимо ли, чтобы арабы славили Христа?! И с шиитов тоже. Как это — терпеть здесь шиитов? Здесь Дамаск — место халифов! Нельзя. А они — мечети!..
Шах-Малик объяснил:
— Вгорячах. В спешке.
Но среди улемов и шейхов было двое в чёрных одеждах, двое из служителей гробницы Иоанна Предтечи в мечети халифа Валида. Один из них, выпростав длинные белые пальцы из множества складок своей рясы, вскричал:
— О амир! Арабы пошли ко Христу не из мусульман. Они были христианами ещё до Мухаммеда-пророка!
Сдержав себя, он уже тише, но строго пояснил:
— Если б после они стали мусульманами, это были бы вероотступники.
Тимур долгим, неподвижным взглядом разглядел этого спорщика в чёрной хламиде, в чёрной суконной шапчонке на волосатой голове и повернулся к Ибн Халдуну:
— Учитель! И эти арабы оставались христианами при пророке нашем? И вы не опровергаете эти дурные слова? Будто слово пророка не смогло пронзить их халаты, озарить душу светом! И вы не опровергаете кощунства?
— О Повелитель! Как может быть кощунством подлинная история? История неприкосновенна, когда она подлинна. Искажение истории — подлый грех, как ложь, как вмешательство в творение аллаха, как убийство беззащитного старца. Как убийство!
Тимур, словно очнувшись, словно только вспомнив, что сидит в Дамаске, заспешил:
— Кто из вас овдовел, каждому я пошлю молодых женщин из пленниц.
— О, амир! Это не наши жёны!
— Когда возьмёте, они будут вашими.
Старший из всех, начётчик и наставник улемов, седенький старец, напомнил:
— Не о жёнах мы сокрушаемся, когда в руины обращены главнейшие святыни наши.
— Какие? — вздрогнул Тимур.
Его перебил младший из дамаскинов, смуглый, статный, с гордой горбинкой на тонком носу, в кольцеватой лоснящейся чёрной бороде:
— Но и о жёнах! Как быть без них?
Но Тимур, спохватившись, забеспокоился о мечетях и повторил:
— Какие?
— Многие. Осквернена и старейшая, халифа Валида, где молились ещё Омейяды, халифы наши.
— И она? — удивился Тимур. — Я пошлю туда стражей. Я прикажу починить в ней всё, как было.
— Возможно ли это? — усомнился старец. — Всё растащили. Всю, как кость, обглодали!
— Я прикажу! — настаивал Тимур. — Она засияет по-прежнему! Даже лучше! Что скажешь, Шах-Малик?
— О Повелитель! Там многое ещё цело!
— Сам присмотри, чтоб это исполнить. Как они смели! Такую святыню! Тимур как бы сокрушённо покачал головой.
Старец взметнулся в нестерпимой тоске, вспомнив:
— Коран халифа Османа!
Тимур нахмурился:
— Поспели, пока я спал!
— Святыня! — ужасался старец. — На нём кровь халифа Османа!
— Кровь? — удивился Тимур.
— Зять пророка! Убили, когда он читал Коран!
— Мои воины?
— Нет, Омейяды. Восемьсот лет назад.
— А я там поставлю стражу. Стража охранит.
Другой из улемов спросил:
— А кто охранит наши семьи? Их уже нет. Ни детей, ни жён…
Тимур приказал переводчику:
— Иди, проведи этих десятерых по дворам, куда согнали пленниц. Дай каждому из них по две, каких выберут. А польстятся, дай по три.
Старший наставник улемов опять закачал головой:
— Не надо их нам!
Но смуглый улем, прятавшийся за кудрями лоснящейся бороды, знал, что делать с женщиной, чтобы всю жизнь она от радости хохотала, как от щекотки. Теперь его женщинам не до смеха — они схвачены захватчиками. Он упрямо заспорил с наставником:
— Сперва надо взглянуть. Взглянутся, так почему же?..
— Но там наши же: жёны и дочери соседей, согражданки.
— Им будет лучше с нами, чем брести в неволю, где дороги длинны, а жизнь коротка.
— Идите! — отпустил их Тимур. — Ты, Шах-Малик, опеки их. А вы, учитель, останьтесь!
Пятясь, дамаскины ушли. Ибн Халдун с холодного пола не посмел переступить на маленький ковёр.
От холода ли, от напряжения ли Ибн Халдуна била мелкая дрожь, заныли зубы, хотя их осталось уже мало.
