— Хоть бы храм Покрова поглядеть, — буркнула Нелли тихо.
— Да нечего его глядеть, Нелли, — отец Модест обмахнулся надушенным вербеною платком. Жара и впрямь тяготила. И то, июль настает. — Сие строенье тартарское.
— Разве тартары могли христианский храм строить? — поразилась Нелли. — Это вить запрещено.
— Строили сию храмину русские, слишком долго в тартарском рабстве протомившиеся. Набралися азиатчины, величье простоты позабыли. Там одних куполов не разбери поймешь сколько, один полосат, другой шишковат. Кабы такое из пряников с леденцами соорудить ребятишкам на радость — так оно и ладно. Но уж из камня… Нет, не русское то, не наше. Настоящий наш дух — один купол да белый камень резной. Впрочем, и теперь неплохо строят, с античными колоннами.
— А мне теперь не согласиться и не поспорить, коли сама не повидала, — сердилась Нелли.
— Еще повидаешь, друг мой. Но теперь мешкать нам нечего.
К раннему вечеру подъехали к станции. Дорога образовывала здесь развилку, верней сказать, от основного тракта ответвлялся рукав направо. Низкий сизый домишко, притаившийся за ивовым плетнем под кудрявыми купами кленов, казался жалок, однако ж был внутри просторней, чем с виду. Путешественникам досталось даже отдельное помещение.
— Вот и славно в последний вечер посидеть без стороннего люда, — отец Модест вошел со свечою, кою, чтоб не возиться с огнивом, затеплил в зале. Покуда, впрочем, было видно и без огня: летняя легкая тьма медлила сгущаться.
— Как то есть в последний? — не поняла Нелли, перерывая суму в поисках розового уксуса: может, хоть немного спасет от комаров, начавших зудеть в вечернем тумане. Руки хоть перчатки спасают, а лицо уже распухло.
— Вам дальше по тракту, а мне в сторону, — уронил отец Модест.
— Вы отъедете? Надолго ль? — Нелли все не понимала, а верней сказать, не хотела понимать. Ей словно бы казалось всегда, что отец Модест так и останется служить в Сабурове. Если б она вдумалась, то давно бы поняла: с какой ему стати? Дело только в том, что вдумываться не хотелось.
— Филипп доставит вас почти до самого дому, — вместо ответа сказал отец Модест. — Я же должен выехать поутру, мне пришло важное письмо.
— Письмо? Какое письмо? — Голос Нелли задрожал. — О чем?
— Все о том же, — отец Модест приблизился к девочке и ласково положил руку на ее волоса. Словно в первый раз видя, глядела Нелли на белоснежные седины, спорившие с румяным лицом о его годах. Взгляд угольно-черных глаз излучал тепло, а в уголках губ таилась улыбка. — Мне очень жаль, маленькая Нелли.
Дверь стукнула: насвистывая песенку о кукушке, вошел Роскоф.
— Жена смотрителя грозилась натопить белую баню, — весело провозгласил он. — Угодно ль Вашему Преподобию отмыться после черной работы?
— Филипп! — Нелли метнулась к нему. — Он уедет завтра, вовсе уедет! Насовсем!
— Я знаю, — Роскоф обнял Нелли за плечи, что позволял себе редко и строго, если был на ней мальчишеский наряд.
— Мне очень жаль, маленькая Нелли, — повторил отец Модест. — Но уж новые зубья дракона посеяны в землю. Надобно торопиться, покуда они не очень выросли. В горячих песках, где на вес золота глоток воды, я буду вспоминать тот пруд в Сабурове, что со львом на бережке. Ты же, когда станешь там гулять, знай, что я думаю о тебе.
— Не стану! Не стану я нигде гулять и знать мне нечего! — выкрикнула Нелли, высвободившись из-под руки Филиппа. Горячие слезы брызнули уже из глаз, она еле успела проскочить в дверь.
Ничего не разбирая перед собою, словно под дождем, Нелли пробежала сени и выскочила на двор. Обогнула конюшню, где, верно, возилась со скребницами Катька, зашибла ногу о долбленую колоду для водопоя домашней живности.
Ну и куда дальше бежать? Некуда убежать от мысли, что отец Модест покидает их навсегда.
Нелли уселась на серый плетень, до половины заросший огромными лопухами, белесыми в темноте. В небе висела первая звездочка, та, что Катька называет цыганской.
Все верно, и ничего другого ждать не приходилось, однако ж отчего душу раздирает такая обида?
Слезы все текли и текли.
Была нужна Неллина, как ее бишь, дактиломантия, был Венедиктов живой да пакостил на свободе, Нелли нужна была отцу Модесту. Дело сделано, так и с плеч долой. Теперь ему станут помогать вовсе другие люди, еще незнакомые. Обидно, как же невыносимо обидно!
— Ворочалась бы ты в избу, комарье-то лютует, — Параша подошла вовсе неслышно.
— Ну и пускай! — Нелли, только сейчас заметившая, что выскочила без перчаток, хлопнула по руке. Размазалось темное пятнышко.
— Думаешь, тебе одной кисло? — В голосе Параши прозвучала степенная деревенская строгость. — У всех тяжесть на душу легла, и у него тож. Брось дурью-то маяться, идем в избу.
— Позже, — ответила Нелли, всхлипнув.
Параша поняла ее без слов. Некоторое время девочки молчали — Нелли качаясь на неудобном плетне, гнувшемся под ее тяжестью, Параша — прислонясь к столбу. Наконец слезы пересохли.
В комнате появилась между тем и Катя, нахохлившаяся и сердитая. Филипп стоял у оконца, а отец Модест, сидя за столом, мял в руке свечные натеки.
— Ты, Нелли, я чаю, нагулялась, — поднимаясь при виде девочек, произнес он. — Жалко, я хотел было тебе предложить пройтись немного по дороге перед ужином.
— Пойдемте, — ответила Нелли безразлично. Щекам было щекотно от высохших соленых дорожек.
Темнота сгустилась наконец, комариный звон стих. Вовсю орали лягушки, изобличая близость открытой воды, и белели под сапогами мягкие пыльные колеи дороги.
— Знаешь, о чем я жалею сейчас, маленькая Нелли? — заговорил наконец отец Модест. — Обет мой запрещает иметь своих детей.
Нелли шла молча, изо всех сил удерживая рыдания. Она вить царская родня, надобно уметь расставаться достойно.
— Никогда я так о том не печалился, как познакомившись с тобою. Нет, не напрасно в нас одна кровь, и как я хотел бы, чтоб ты была моей дочерью. Хотя как знать, все к лучшему, — отец Модест широко улыбнулся. — Будь у меня родная дочь, могла б она оказаться вовсе не такой, как ты. Дети редко отражают родительские чаянья. Вот оказалась бы она трусихой да жеманницей либо вышивала бы на пяльцах дни напролет!
Нелли рассмеялась весело, хоть сквозь смех ее еще лезли всхлипывания.
— Что ни делается, все к лучшему, Нелли, — повторил отец Модест без улыбки. — Только иной раз трудно сразу сие понять.
Немного прошли они молча по дороге.
— Вы как поедете, отче? — спросила вдруг Нелли.
— Мне теперь не по тракту, — отец Модест пожал плечами. — Протрясусь дня два на обывательских повозках, а на первом же торге по пути куплю коня. Досадно, что лошадь моя пала тогда, ойрот говорил, наелась дурной травы.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
