застывают, как он впадает в забытье. Боль отступила, это единственная приятная новость. Тело он больше не чувствовал, видимо, его душа покидает бренную телесную оболочку. Он понял, с минуты на минуту его сознание медленно уйдет в небытие...
***
К моему великому удивлению, я не умер. Вернее, не так. Тела, скорее всего, я лишился, но вот после смерти осознал себя вполне целым, и даже без жутких ожогов, от которых ранее хотелось выть. А из одежды на мне оказалался мой прежний костюм и белый плащ, которые я ранее носил в Матрице. Опять же, никаких контактов на руках или шее — я не обнаружил.
Интересно.
В белом пространстве, где я очутился, вдруг появилась зеленая дверь с серебристой ручкой.
— Дела, как говаривал один персонаж, все страньше и страньше.
Оглядевшись, понял, что кроме двери и белого пустого пространства здесь ничего нет.
Будто приглашая меня, дверь сама отворилась, и из нее полился золотистый слепящий свет. Если до этого мне окружающее пространство казалось светлым, то сейчас возникло ощущение, будто кто-то на той стороне включил солнце.
Щурясь и прикрывая слезящиеся глаза рукой, я зашагал к двери, навстречу этому яркому, но приятному свету...
После мгновения дезориентации и невесомости — я очутился в своем кабинете в Хогвартсе. Обернувшись, увидел, что никакой зеленой двери позади меня больше нет.
Все было точно так же, как и в моем внутреннем мире, лишь с тем исключением, что здесь все... ожило. Именно так. Волшебные портреты дремали, бубня что-то во сне. Приборы вертелись и шипели, выпуская струйки дыма. И феникс... когда я зашел — феникс показал маленькую головку из кучки пепла. Его тихое курлыканье заставило меня броситься к нему и дотронуться.
Осторожно прикоснувшись к его клюву, я едва сдержал слезы.
— Живой. Фоукс, ты жив...
На душе стало светло, хотелось петь и плясать от радости и возбуждения, но Фоукс вдруг весьма ощутимо укусил меня.
— Какого?
Одернув руку, я недовольно посмотрел на своего фамильяра... и понял, что ошибся. Это не мой фамильяр. Это лишь навеянный морок, иллюзия. Верно. Ностальгия по тем временам прошла. У меня больше не может быть доступа к тому миру.
— Здравствуй, мальчик мой, — от неожиданности я уж хотел запустить Аваду, но сдержался. Резко обернувшись, увидел другого себя, сидящего в моем кресле за рабочим столом; в пурпурной мантии со звездами, в бороде колокольчики, а из-под очков-половинок на меня взирают такие знакомые глаза.
— Кто ты, Мордред побери, такой? — не самый тактичный вопрос в данной ситуации, но сдержаться я был не в силах.
— Если я скажу, что я — твое альтер-эго — ты мне поверишь? — хитро прищурился он.
Черт, такая же мимика и движения. Точно такие же интонации. Все указывает на то, что предо мной Альбус Дамблдор, но ведь этого не может быть. Потому что Альбус Дамблдор — это я!
— Нет. — Говорю. — Это совершенно точно невозможно. Я занял тело Генри Эриксона и точно знаю, что теперь я — это я. Никаких тульп в моем сознании нет и быть не может из-за окклюменции.
Старик пожал плечами. Его мимика изменилась, теперь его лицо первратилось в холодную маску безразличия. Его губы зашептали:
— Ну, в этом ты прав. Я действительно не Альбус Дамблдор.
— Тогда кто ты?
Его внешность поплыла, будто агент вселился в его тело, вот только вместо агента на месте «альтер-эго» сидел другой старик. И эту личность я знал. Хоть и никогда ранее не встречал. Лишь воспоминания Оракула и Смита позволили мне узнать его.
— Архитектор?
— Как тебе угодно, — индифферентно сказал он. Белый костюм, белоснежные волосы и бородка. Он именно такой, каким его запечатлели Оракул и остальные.
— Что ты имеешь в виду?
— Меня называли богом, демиургом, создателем, всеотцом, архитектором. Имен много — суть одна...
Пока он говорил, я втихую попробовал ощутить внутри себя магию, но... тщетно. Я ее не ощущал.
— Можешь не пытаться колдовать здесь, — вдруг сказал он, заметив мои манипуляции. — Магия здесь тебе не доступна.
— Здесь? — уцепился я за ключевое слово.
— Можешь считать это изолятором. Или карантином. Или корзиной, где вредоносная программа не сможет навредить системе.
— Я не понимаю. — Признался я. Еще пару минут назад я умирал на поле боя в постапокалиптическом мире, а сейчас стою напротив того, кого искал в Матрице.
Архитектор почесал бородку:
— Удивительно, что с твоими когнитивными способностями ты так и не смог дойти до столь простой истины.
— Какой истины? — спросил я. Даже не пытался строить из себя дурачка. В голову стучалась мысль, но я словно боялся ее принять. Словно какой-то блок мешал мне узреть правду.
— Что Матрица — гораздо сложнее и шире, чем ты можешь себе представить.
В моем мозгу будто что-то щелкнуло. Все сразу встало на свои места. И от осознания этого факта мне поплохело.
Стало настолько дурно, что ноги подкосились, а к горлу подошел тяжелый ком. Поразительно, что эти физические проявления, присущие любому человеку, настолько точно передают состояние моего виртуального тела. Да, именно виртуального. Я понял, о чем говорил Архитектор.
Плюхнувшись в кресло возле стола, начал массировать виски. Сиплым голосом я произнес:
— Это тоже иллюзия?
— Смотря что подразумевать под словом «это», — хмыкнул Архитектор.
— Все это... — обвел я рукой кабинет. — Зион, реальный мир... все это на самом деле — нереально?
— А что есть реальность?
Я закатил глаза, начиная раздражаться. Возможно, благодаря этому вопросу мне и удалось взять себя в руки. Медленно выдохнув и просчитав до трех, я произнес:
— Я пришел к тебе на философский диспут? Не могу поверить, что у Архитектора дефицит общения.
— В одном ты прав, существа вроде меня действительно нередко страдают от одиночества.
— Разве это возможно для искуственного интеллекта?
— А кто сказал, что я искуственный интеллект?
Манера отвечать вопросом на вопрос напомнила мне гоблинов в Гринготсе. Те коротышки умели быть раздражающими и гордились этим, правда, они в большей степени раздражали крючкотворством и скрытыми
