а затем взять на себя управление Македонией, Фракией и Фессалией и охрану эллинской свободы. Антипатру он велел привести молодых македонцев на смену отосланным домой. Вместе с Кратером отправил он и Полиперхонта в качестве его помощника: если с Кратером случилось бы что-либо в дороге (он был уже слаб, когда его отпускал Александр), то чтобы солдаты в пути не остались без предводителя.
(5) Ходили тёмные слухи, распускаемые людьми, которые объясняют царские поступки тем охотнее, чем они сокровеннее: они стремятся достоверное истолковать в худшую сторону, далеко от истины, потому ли, что им это кажется правдоподобнее, или по собственной злобе. Говорили, что Александр, поддавшись, наконец, наветам матери на Антипатра, пожелал удалить его из Македонии. (6) Может быть, это удаление Антипатра отнюдь не означало опалу, а имело целью предотвратить превращение простого разногласия во вражду, уже неисцелимую. Оба, и Антипатр и Олимпиада, не переставая писали Александру: он — о высокомерии Олимпиады, о её резкости, о вмешательстве во все дела, для матери Александра вовсе неблаговидном. Рассказывают, что Александр, получая эти сообщения о своей матери, сказал однажды, что квартирную плату за десять месяцев взыскивает она непомерную. (7) Она же писала, что уважение и почёт, оказываемые Антипатру, вскружили ему голову, что он забыл, кому он этим обязан; что он считает себя вправе занять первое место в Македонии и Элладе. По-видимому, все эти наветы на Антипатра произвели на Александра большое впечатление: для царства они были страшнее. Александр, однако, не обнаружил ни в словах, ни в поступках ничего, что дало бы повод заключить о его изменившемся отношении к Антипатру «…»[147].
13
Гефестион испугался этих слов и против воли помирился с Эвменом, который охотно пошёл на мир. На этом пути Александр, говорят, увидел равнину, отведённую для царских кобылиц. Геродот рассказывает, что долина эта называется Нисейской и кобылицы нисейскими[148]. Раньше лошадей было около полутораста тысяч, но Александр застал там немногим больше 50 000: большинство кобылиц было похищено разбойниками.
(2) Рассказывают, что Атропат, сатрап Мидии, привёл тут к нему сотню женщин; это были, по его словам, амазонки. Одеты они были как мужчины-всадники, только вместо копий держали секиры и лёгонькие щиты вместо тяжёлых. Говорят, что правая грудь у них меньше; во время битвы она у них наружу. (3) Александр велел убрать их из войска, чтобы македонцы или варвары не придумали чего-либо в издёвку над ними, но велел передать их царице, что он сам придёт к ней, так как желает иметь от неё детей. Обо всём этом нет ни слова ни у Аристобула, ни у Птолемея, вообще ни у одного писателя, рассказу которого о таком исключительном событии можно было бы поверить. (4) Я же не думаю, чтобы племя амазонок сохранилось до времени, предшествующего Александру, а то Ксенофонт должен был упомянуть о них, упоминая и фасиан, и колхов, и другие варварские племена, по чьим землям эллины прошли, выйдя из Трапезунта или ещё не дойдя до него[149]. Здесь они наткнулись бы на амазонок, если бы амазонки тогда ещё жили.
(5) Что вообще не существовало племени этих женщин, этого я не допускаю: столько и таких поэтов их воспевало. Известен рассказ о том, что к ним послан был Геракл, который привёз в Элладу пояс царицы их Ипполиты, что афиняне, под предводительством Фезея, первые одержали победу над этими женщинами, пришедшими в Европу, и отбросили их назад. Битва между афинянами и амазонками изображена Миконом наравне с битвой между афинянами и персами. (6) И Геродот часто рассказывает о них[150], и те, кто произносил похвальное слово афинянам, павшим на войне, упоминали, как об одном из важнейших событий, о сражении афинян с амазонками. А если Атропат показал Александру женщин-наездниц, то, думаю, показал он ему каких-то варварок, умевших ездить верхом и одетых в одежду, которая считалась одеждой амазонок.
14
В Экбатанах Александр принёс жертву, которую обычно приносил при обстоятельствах благоприятных, учредил состязания гимнастические и мусические. Бывали у него и попойки в дружеском кругу. В это время Гефестион почувствовал себя плохо. Шёл седьмой день его болезни; рассказывают, что стадион как раз в этот день был полон, так как происходили гимнастические состязания между детьми. Когда Александру сказали, что Гефестиону плохо, он поспешил к нему, но уже не застал его в живых. (2) О горе Александра писали по-разному. Что горе это было велико, в этом согласны все. О поведении же Александра рассказывают по-разному, в зависимости от того, относился писавший к Гефестиону и самому Александру благожелательно или же злобствовал и завидовал. (3) Написаны были всякие нелепости, но одни, думается мне, считали, что слова и поступки Александра, продиктованные ему великой скорбью о самом дорогом для него человеке, послужат к его чести, а другие, что они его позорят, потому что они не к лицу ни царю вообще, ни Александру в особенности. Одни рассказывают, что он упал на труп друга и так и пролежал, рыдая, большую часть дня. Он не хотел оторваться от умершего, и друзья увели его только силой. (4) Другие говорят, что он провёл таким образом целый день и целую ночь. Некоторые добавляют, что он повесил врача Главкию будто бы за плохое лечение, по словам же других, за то, что он спокойно смотрел, как Гефестион напивается допьяна. Что Александр обрезал над трупом свои волосы, это я считаю вполне вероятным, как и некоторые другие поступки, в которых он подражал Ахиллу, бывшему для него образцом с детских лет. Некоторые рассказывают, что он сам правил колесницей, вёзшей тело; это, по-моему, совершенно невероятно. (5) По словам других, он велел сравнять с землёй храм Асклепия в Экбатанах: поступок варварский и совершенно не соответствующий обычаям Александра, подобающий скорее Ксерксу, велевшему, говорят, в дерзостном превозношении над божеством, бросить в Геллеспонт оковы, дабы наказать Геллеспонт. (6) Довольно вероятным кажется мне другой рассказ: отправившись в Вавилон,
