Завершался декрет обещанием:
«Первая расклейка стихов и вывеска картин произойдёт Москве день выхода нашей газеты».
Своё обещание футуристы выполнили. Ещё они расписали футуристическими фресками стены Страстного монастыря. Монахини по ночам тряпками стирали их творения, а днём «вожди» искусства грядущего под гогот обступившей их толпы вновь покрывали стены своими «шедеврами».
Творческий процесс
Поэт Сергей Спасский в своих воспоминаниях попытался разъяснить, чего ждали в ту пору его друзья, коллеги и соратники:
«Футуристы ждут приглашений. Но послы не идут ниоткуда. И вот возникает удивление. Признания пока ещё нет.
«Удивляемся тому, что до сих пор во всей демократической прессе идёт полное игнорирование наших революционных произведений».
Очевидно, остаётся самим двинуться в массы. Расти вместе с пролетариатом.
Маяковский делает этот шаг».
Что же предложил пролетариям Владимир Маяковский взамен тому «старью», которое якобы давным-давно отжило свой век? Какие такие «куски здорового молодого грубого искусства» готовы были заменить все «немощи старого искусства»?
Поэт напечатал в футуристической газете «Поэтохронику», названную «Революцией» – многострочное стихотворение о том, что происходило в Петрограде в феврале 1917 года. Заканчивалось оно, как мы помним, так:
«Это над взбитой битвами пылью,
над всеми, кто грызся, в любви изверясь,
днесь
небывалой сбывается былью
социалистов великая ересь!»
Но, во-первых, «социалистов великая ересь» в письме рабочим называлась «социализмом-анархизмом» (явно для того, чтобы подковырнуть социал-демократов). А во-вторых, «Поэтохроника» была простым пересказом событий, случившихся год назад, никаких выводов в ней не делалось, никаких глубоких идей не выдвигалось.
Вслед за «Революцией» следовал «Наш марш» – то самое стихотворение, после прочтения которого в «Кафе поэтов» подвыпившие матросы, как мы помним, вынесли декламатора с эстрады на руках:
«Дней бык пег.
Медленна дней арба.
Наш бог бег.
Сердце наш барабан».
Но способно ли было это четверостишье совершить «революцию Духа»?
Заглянем в письмо, отправленное Маяковским Лили Брик в начале марта 1918 года:
«… написал два стихотвор<ения>. Большое пришлю в газете (которое тебе нравилось) – «Наш марш», а вот маленькое:
Весна
Город зимнее снял.
Снега распустили слюнки.
Опять пришла весна,
глупа и болтлива, как юнкер.
В. Маяковский».
В ответном письме из Петрограда Лили Брик сообщала:
«Милый Щеночек, я не забыла тебя. Ужасно скучаю по тебе и хочу тебя видеть. Я больна: каждый день 38 температура; – легкие испортились…
Пиши мне и приезжай…
Обнимаю тебя, Володенька, детонька моя, и целую. Лиля».
Маяковский тотчас ответил. Обратим внимание на две довольно любопытных подробности. Первая – в самом начале:
«Дорогой и необыкновенный Лилёнок!
Не болей ты, христа ради! Если Оська не будет смотреть за тобой и развозить твои лёгкие (на этом месте пришлось остановиться и лезть к тебе в письмо, чтоб узнать, как пишется: я хотел «лёхкия») куда следует, то я привезу к вам в квартиру хвойный лес и буду устраивать в оськином кабинете море по собственному моему усмотрению…».
Что тут скажешь? Грамотеем поэт-футурист был великим!
Вторая любопытная подробность находится во фразе, в которой Маяковский делится своими творческими планами:
«Стихов не пишу, хотя и хочется очень написать что-нибудь прочувствованное про лошадь».
Возникают вопросы. А в том, что происходило тогда в стране, разве не было ничего такого, о чём можно было написать? Отчего возникло это молчание – «стихов не пишу»? А вот Владимир Пуришкевич в стихотворении «Туман» писал:
«Пусть я в кругу вельможных слаб,
Мне сердце горе гложет,
Молчать способен только раб,
Поэт… им быть не может».
Александр Блок, который поддержал октябрьский переворот и пошёл на службу к большевикам, сразу после разгона Учредительного собрания начал писать поэму «Двенадцать». Юрий Анненков сказал о нём:
«Это был новый поэт, новый голос, новая – охальная, хулиганская, ножевая (а не „скифская“), но несомненная поэзия».
Блок повёл речь не о событиях годичной давности, а о том, что происходило только что, сейчас:
«Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.
Революционный держите шаг!
Неугомонный не дремлет враг!
Товарищ, винтовку держи, не трусь!
Пальнем-ка пулей в Святую Русь —
В кондовую,
В избяную,
В толстозадую!
Эх, эх, без креста!»
Илья Эренбург, который к большевистскому перевороту отнёсся резко отрицательно, выпустил поэтический сборник «Молитва о России», в котором были такие строки:
«Господи, пьяна, обнажена,
Вот твоя великая страна!
Захотела с тоски повеселиться,
Загуляла, упала, в грязи и лежит.
Говорят: «Не жилица».
Как же нам жить?..
Была ведь великой она!
И, маясь, молилась за всех,
И верили все племена,
Что несёт она миру
Крест».
«Молитву о России» сравнивали с поэмой Блока «Двенадцать». А Маяковский написал об эренбурговском сборнике (в мартовской газете футуристов):
«Скушная проза, печатанная под стих. С серых страниц – подслеповатые глаза обременённого семьёй и перепиской канцеляриста. Из великих битв Российской Революции разглядел одно:
Уж матросы взбегали по лестницам:
«Сучьи дети! Всех перебьём!»
Из испуганных интеллигентов».
А Александр Блок в финале своей поэмы неожиданно превратил двенадцать шагавших и стрелявших в Святую Русь красногвардейцев в святых апостолов:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});