— Что, даже хваленой меганезийской раскрепощенности недостаточно? – удивилась она.
— При чем тут раскрепощенность? – сказал он, — Дело не в том, что в повседневном быте орбитального поселка полностью отсутствует одежда…
— А она отсутствует? – перебила канадка.
— Разумеется. При температуре +25 и отсутствии опасных бактерий, одежда — это обуза, лишний вес, и лишний расход ресурсов на производство и на стирку. Но это, повторяю, пустяки по сравнению с тем, что человек все время на виду, что бы он не делал. Он ни минуты не бывает один или наедине с кем–то. Примерно полсотни обитателей поселка, умещающегося на футбольном поле, практически постоянно в контакте.
Жанна попыталась представить себе эту картину, и зябко передернула плечами.
— Кошмар! А почему не сделать на этом футбольном поле что–то типа приватных зон?
— Зачем? – поинтересовался Мак Лоу.
— Чтобы люди комфортно себя чувствовали, — пояснила она, — Вы собираетесь строить орбитальный поселок, а не орбитальную каторжную тюрьму. 50 жителей на площади 1 гектар. 200 квадратных метров на каждого. Места достаточно!
— Да, — согласился он, — Можно построить там христианский храм, буддистский дацан, музей международного коммунистического движения и по небольшому коттеджу на каждого жителя. Но нужно ли это жителям для комфорта в большей мере, чем другие объекты, на которые при таком использовании площади, места не хватит?
— Кабинка сортира занимает мало места, — вмешался Тези, — Я слабо разбираюсь в этом коммунизме, док, но в армейской инструкции сортир с разгороженными говнометами включен в список необходимых элементов психического комфорта личного состава.
— Твоя инструкция написана для канаков, — заметил Мак Лоу, — Другие обычаи.
— Спросим vox populi? – весело предложил шериф и помахал рукой в сторону выхода на задний двор, — Заодно окажем первую помощь травмированному личному составу.
Элаусестерки после микро–матча по капоэйре выглядели не травмированными, а сильно перевозбужденными. Перевязи с оружием, сандалии и майки с полицейской символикой они несли в руках, что мешало им жестикулировать, но никак не препятствовало обмену репликами по поводу того, кто кому надавал по шее (разумеется, мнения об этом были диаметрально противоположными). Что касается повреждений, то они ограничивались несколькими красными пятнами (обещавшими в ближайшее время превратиться в не очень заметные синяки) и несколькими живописными царапинами на спине Рибопо.
— Почему в этом спорте, надо обязательно падать на мои розовые кусты? – проворчал Нитро, щедро поливая самогоном маленькую медицинскую губку, — стой спокойно, не дергайся. Что ты, как маленькая…
— Аааа!… Щиплет!!!
— Дезинфекция, — наставительно сказал он.
— Фэнг, у нас тут вопрос по космическому коммунизму, — сказал Тези, — В говномете на орбитальной станции есть перегородки, или просто дырка со сливом?
— Просто дырка, это не эстетично, — ответила она, — Другое дело, если вокруг, например, сетка с лианами. Это прикольно. Особенно если с цветущими.
— Но не колючими, — уточнила Рибопо, — Мак, а можно вывести не колючие розы?
— Думаю, да… Скажи, как твоя умная голова работает после этих варварских занятий?
— Отлично работает!
— Моя тоже, — добавила Фэнг, — а что?
— Вот, – Мак Лоу опять свернул лист бумаги цилиндр, — Модель jumblies–pueblo. Как по–вашему, надо использовать имеющееся пространство и площади?
Рибопо понимающе кивнула.
— Типа, общая планировка, ага?
— Простейший эскиз, — конкретизировал Мак Лоу.
— А зачем на бумаге? – спросила Фэнг, — У меня есть идея получше.
— Только надо быстро, — сказал он, — Я хочу на этом примере показать кое–что Жанне.
Девушки молча переглянулись и почти синхронно шлепнулись за стол рядом с парой воздушно–морских туристов–тинейджеров. Между всеми четверыми тут же завязался оживленный разговор на утафоа с легкой примесью лингва–франка, сопровождаемый множеством экспрессивных жестов, сделавших бы честь даже самому эксцентричному шимпанзе. Через минуту, стороны пришли к соглашению, и посреди стола появился включенный ноутбук с 20–дюймовым экраном. Жанна прикинула, что юниоры будут возиться с этой игрушкой где–то четверть часа, и вернула разговор к старое русло.
— Док, правильно ли я поняла: ты считаешь, что все зло от духовных ценностей?
— Увы — Мак Лоу развел руками, — Неправильно. Духовные ценности — фикция. И зло — фикция. И то и другое – просто инструменты для построения социальной паранойи.
— Социальная паранойя, — повторила канадка, — Красиво звучит. Сам придумал?
— Придумало общество. Я только назвал. Прочти эти два определения, и тебе будет ясно, что имеется в виду, и откуда оно взялось.
Мак Лоу положил перед ней мобайл, на экранчике которого было два коротких текста:
*********************************
Культурный прогресс: Постоянное превращение средств деятельности в ее цели, а целей — в средства. Духовная жизнь возникает, как средство поддержки материальной практики, но, достигая самоценности, порождает такие феномены, как искусство, религия и наука.
*********************************
Паранойя: психическое нарушение, порождающее связную систему сверхценных идей, имеющих характер бреда. Такая система представляет собой нормальное логическое построение, выведенное, однако, из патологических (бредовых) базовых предпосылок.
*********************************
— Гм, — Жанна постучала ногтем по экранчику, — Наука тоже попала в реестр патологий?
— Да, в той мере, в которой она является самоценным феноменом.
— А если как–то попроще, для домохозяек?
— Тогда просто ответь на вопрос: что такое наука?
— Наука? Ну… Это когда что–то изучают.
— Если я изучаю узор на кофейной гуще на дне своей чашки – это наука?
— Видимо, нет.
— А если я изучаю генеалогическое древо королей средневековой Европы?
— Видимо, да. По крайней мере, я читала про Меровингов в каком–то научном журнале.
— Жанна, для тебя имеет значение, был ли Карл Великий сыном Пипина Короткого?
— Гм… Для меня, допустим, не имеет, но для историков это, может быть, важно.
— А для кого–нибудь кроме историков?
— Сомневаюсь, — призналась она.
— Тогда с какой целью историки это изучают?
— Ну… Чтобы узнать, как было дело. Им это интересно.
— А мне интересен узор на кофейной гуще. Почему это не наука?
— ОК, считай, что твоя гуща – тоже наука.
— Такая же наука, как, механика или биохимия, которыми я тоже занимаюсь?
— Разумеется, нет! Это – серьезные занятия, а гуща – это научное хобби.
Мак Лоу удовлетворенно кивнул и закурил принесенную Нитро сигару.
— Следовательно, науки делятся на серьезные и чепуховые.
— Зачем обязательно все делить? – спросила Жанна.
— Чтобы общество не путало кофейную гущу с серьезными вещами и не слушало всяких культуртрегеров, дающих советы из сочинений древних ближневосточных эпилептиков.
Жанна задумчиво побарабанила кончиками пальцев по столу.
— А если общество хочет выслушать и ученых, и культуртрегеров, и узнать обе позиции, чтобы сделать осознанный выбор в условиях состязательности сторон?
— Правильный подход! — воскликнул Мак Лоу, — Если общество платит неким людям за нематериальную деятельность, то они обязаны объяснить обществу: что оно получит за эти деньги. Как в бизнес–проекте: вот инвестиции, вот период, вот отдача. Только так! Болтовня об улучшении нравов, вечных ценностях или поиске истины — не в счет! Если вы можете улучшить нравы — покажите кривую падения преступности. Если у вас есть вечные ценности — предъявите независимую оценку в фунтах или долларах. А если вы ищете истину — то расскажите об эффекте от ее применения к инженерным задачам.
Канадка снова отстучала кончиками пальцев на столе ритм марша.
— На счет нравов, я согласна. Ни одна педагогическая или религиозная систем нравы не улучшила. О вечных ценностях: это намек, что они — фикция. Но как быть с истиной?
— Истина — тоже фикция, — ответил Мак Лоу, — Культовый объект. Кофейная гуща. Ее не существует. Если ученый начинает заниматься такой чепухой, как поиск истины, то его наука становится самоценной, и пусть он сам за нее платит. Ты не задумывалась о том, почему многие крупные физики в какой–то момент докатились до такого маразма, как толкование священных книг? Это — синдром поиска истины. Устав искать то, чего нет в природе, человек начинает искать это в метафизике, и становится слюнявым идиотом.
— Ты – убежденный противник религии? – спросила Жанна.
— Ни в коем случае! Я прекрасно отношусь к религии. Обе мои жены очень религиозны. Они празднуют все праздники, совершают красивые ритуалы. Это здорово помогает в жизни. Ты же читала определения. Там все правильно. Искусство, религия и наука – это полезные штуки, до тех пор, пока они направлены на материальную практику. Но, если они становятся самодостаточными, то от них один вред. Они становятся паразитами на материально–информационной базе общества. Т.н. «культурный прогресс» — это ни что иное, как информационная дегенерация. Религия превращается в педагогику, наука — в культ фантомной истины, а интеллектуал — в болтливого дегенерата, в интеллигента…
