— Вариации Голдберга. Тебе разрешается уйти. Если ты этого хочешь.
— Нет, я с удовольствием послушаю. Сто лет не слыхал.
Их поглотило беспредельное пространство музыки, точно аранжированное барочное сплетение звуков, так строго расчисленное, такое европейское — здесь, во тьме африканской ночи. Какое-то время спустя мысли Дэна увлекли его прочь, во тьму, к звёздам; он увидел мужчину и женщину, сидящих там, внизу, у столика, на расстоянии трёх футов друг от друга, словно безжизненные статуи, восковые фигуры, инструменты, на которых никто давно не играет. И постепенно его охватило чувство освобождения — благодаря музыке, но в той же степени и чему-то, не связанному с нею, — освобождения от всякой лжи, в частности и от той, в которой пытался убедить себя перед обедом. Его не так сильно трогала сама музыка — он никогда особенно не любил Баха, — но она несла с собою глубочайшее проникновение в иные языки, иные системы понятий, помимо языка слов; она зажгла в нём веру в то, что главным образом именно слова, языковые модели стояли теперь между ним и Джейн, разделяя и отгораживая. За словами, что они произносили, крылось сходство друг с другом, идентичность мышления, синкретизм,417 один и тот же ключ, сотни и тысячи вещей, не поддающихся словесному выражению. И странно — вдруг, из ниоткуда, из далёкой ночи его прошлого, или, может быть, с того берега Нила, куда было повёрнуто его лицо, из пустыни, где стоял монастырь святого Симеона, явился знаменитый образ Лэнгленда418 — башня на вершине холма: «Там истина живёт»… истина, живущая на вершине протяжённого холма двух их существований. Это было не желание обладать, пусть даже всем сердцем любя, но желание знать, что стоит лишь протянуть руку… о, эта тень другого совместного путешествия во тьму! Джейн была ещё как бы и эмблемой искупления жизни, потраченной на многожёнство и интрижки, последняя награда современному странствующему и заблудшему пахарю; и Дэн вдруг, впервые в жизни, увидел воочию — или почувствовал — истинную разницу между Эросом и Агапе.419
Это явилось ему не как эмоциональный всплеск, а скорее как чувство свободы: свободы не от обстоятельств, но от всего, что было в обстоятельствах фальшивым, заставляло к ним приспосабливаться… та свобода, что так чётко была выражена в расхожем образе их студенческих дней, заимствованном у Кьеркегора: способность сделать шаг во тьму, став выше страха перед тьмою. Не сделать шага считалось величайшей глупостью и трусостью, даже если это был шаг в ничто и грозил падением, даже если, шагнув, ты вдруг обнаруживал, что следует сделать шаг назад.
Раздались звуки очень медленной вариации; казалось (а может быть, это зависело от полной значительности манеры исполнения), музыка колеблется, повисает в воздухе, приостанавливается у самого края тишины. Дэн подумал, что эта часть изолирована от всего остального, символизирует нечто, глубоко спрятанное в его душе, а возможно, он и не подозревает о существовании этого «нечто» в себе самом… возможно, оно разлито во всём, что существует в мире. Психологически он оставался внутри этой вариации долго после того, как она смолкла, — и до конца.
В комнате отдыха долго аплодировали, один-два голоса крикнули «браво», потом послышался негромкий славянский говор.
Дэн сказал:
— Эта вариация… под конец… Не понимаю, почему многие считают, что ему недостаёт чувства.
— Ты прав. Я никогда не слышала, чтобы эту часть исполняли в таком замедленном темпе. Но это, кажется, действует. И очень сильно.
— Звёзды помогают.
— Правда, замечательно красиво!
И Джейн посмотрела вверх, словно до сих пор не обращала на них внимания.
Дэн на какой-то миг заколебался, охваченный нерешительностью. Если бы она продолжала говорить, произнесла ещё какие-то слова… но она молчала, будто всё ещё слушала музыку, пыталась на несколько мгновений продлить её звучание в наступившей тишине. Он всё мешкал, совершенно невыносимо, всё вглядывался в тёмный сад, не видя его, и наконец сделал этот свой шаг:
— Джейн, через четыре дня мы расстанемся и снова пойдём — каждый своим путём. Это тебя не огорчает?
— Ты же знаешь, что огорчает. Мне такое удовольствие доставило…
— Я говорю не об этом.
Молчание. Она, разумеется, сразу всё поняла. И ничего не сказала.
Дэн опустил глаза; рассматривал стол, пустой бокал из-под бренди.
— Я в последние два-три дня всё больше и больше сознавал, что меня это очень глубоко огорчает. Ты, конечно, догадывалась.
Пауза, почти такая же, каких много было в той музыке, что они недавно слушали: мысль, трепещущая между логикой и вдохновением, меж общепринятым поведением и искренним чувством.
— Я испытываю к тебе глубочайшую привязанность, Дэн.
— Но нет смысла в том, чтобы колесо сделало полный оборот?
И опять она медлила с ответом: роковая медлительность, необходимость тщательно подбирать слова.
— А ещё я чувствую, что мир между нами по-настоящему восстановлен. — Помолчав, она добавила: — В гораздо большей степени, чем мне удалось это высказать.
— Эта музыка! Она заставила меня почувствовать всю абсурдность сохраняющегося между нами расстояния. Когда существуют все эти ледяные расстояния там, наверху. Прости, пожалуйста, всё это звучит банально, но… — Она ждала, как бы полусоглашаясь; или опять не знала, что ответить. Она, может быть, и догадывалась, но всё равно это явилось для неё неожиданностью. И Дэн сказал: — Я и не подозревал, что такое может случиться. Пожалуйста, не думай, что я тебя обманом сюда завлёк.
Уголком глаза он заметил, как она покачала головой.
— Думаю, это я тебя обманом завлекла.
— Как это?
— Слишком хорошо вела себя в последнюю неделю.
— Я это учёл и сделал скидку.
— Ты не мог всего учесть. Ты же не знаешь, что творится у меня в душе.
— А по отношению ко мне?
Она тихо сказала:
— Чувство безграничной дружбы.
— Но ты нужна мне не только как друг. Мне мало дружбы. — Он чуть повернулся к ней, улыбнувшись с грустной иронией. — Ты когда-то сама начала этот разговор со мной. Теперь моя очередь. — Помолчав с минуту, он продолжал: — Это не может быть для тебя неожиданностью, верно? Ты ведь знаешь, что меня вчера расстроило.
— Я знала, что ты расстроен.
— Я прекрасно знаю, что мы во многом расходимся. Интеллектуально… В политических взглядах. Но когда ты используешь эти расхождения, чтобы скрыть что-то другое… То, в чём мы сходимся. — Он замешкался. — Когда я предложил тебе поехать со мной, я совершенно искренне считал, что то, что случилось в тот день в Оксфорде, прошло и быльём поросло. Но я не могу забыть об этом. Тот день постоянно возвращается. Это я и пытался сказать тебе в наш первый приезд на остров Китченера. Я знаю, что в тот день мы совершили наш «акт доброй воли» по целой куче неверно понятых причин. Но не всё в нём было неверно. Я понял это только теперь.
Джейн сказала мягко:
— Мне так не хочется причинить тебе боль, Дэн.
— Я не прав, вот так думая об этом?
— Не прав, если предполагаешь, что мы сейчас те же, что были тогда. Что я — та же.
— И какая же ты сейчас?
— Я так мало могу дать теперь, Дэн.
— Этот выход закрыт. И не тебе судить. — Его категоричность заставила её надолго замолчать; умолк и Дэн — на несколько мгновений. По правде говоря, её первая реакция не была такой уж неожиданной, хотя он и был разочарован, как неизменно оптимистичный новичок у игорного стола, впервые столкнувшийся с реалиями вероятности, или как пловец, знавший, что море холодное, но обнаруживший, что вода ещё холоднее, чем он ожидал. Однако его всегдашняя способность видеть несколько разных настоящих пришла ему на помощь. Джейн не была шокирована, не ушла, не высмеяла его: она сидела и ждала. — Тебя беспокоят мои отношения с Дженни Макнил?
— Вот это уж поистине не мне судить.
— Что же — я вещаю в пустой комнате? Ты ничего другого ко мне не чувствуешь?
— Женщины много чего чувствуют. И знают, что эти чувства не переживут ситуаций, их породивших. — Помолчала и добавила: — Или ситуаций, порождённых ими.
— Что Нэлл подумает?
— В частности и это.
— Думаю, она бы поняла. И одобрила. Как ни странно. — Ответом снова было молчание. — Джейн, большая часть того, что ты чувствуешь, о чём думаешь, от меня скрыта. Вполне может быть, что я что-то не так понял, не так прочёл. Но я постоянно представляю себе, как это было бы, если бы мы прожили всю нашу жизнь вместе, не только эти последние дни. И это кажется мне намного лучше, чем то, что происходило с нами в действительности.
— Мне кажется, что если ты что-нибудь и понимаешь не так, то это реальный брак, семейную жизнь. Особенно с кем-то вроде меня.
— А мне кажется, ты не понимаешь того, что реально происходит между нами. Мы тогда, в Оксфорде, не решились взглянуть реальности в лицо, не решаемся и сейчас.
