от нас уехал. В Южную Африку. Когда мне было пять лет. По-моему, он хотел, чтобы мама с ним развелась, но она не давала развода. Ну так вот, он уехал в Южную Африку, занялся там рудниками или еще чем-то. Правда, он присылал мне на каждое Рождество открытки и подарки или поручал кому-нибудь прислать. Но это все. Поэтому он был для меня кем-то не вполне реальным. Вернулся он примерно год назад, чтобы привести в порядок дела моего дяди — когда тот умер. Утрясти всякие финансовые вопросы. Но вернулся домой не один, а привез с собой эту свою новую жену.
— А вы были против?
— Да.
— Но ведь ваша матушка умерла. И в том, что человек женится второй раз, ничего необычного нет. Тем более если он и его первая жена много лет не жили вместе. А эта его жена… он на ней хотел жениться, когда просил вашу мать о разводе?
— Нет-нет. Она же совсем молодая. И очень красивая, и ведет себя так, словно отец — это ее собственность! — После паузы она продолжала другим, совсем каким-то детским тоном:
— Я думала, может быть, когда он вернется, то будет любить меня, заботиться обо мне, но она ему не позволяет. Она мой враг. Она выживает меня из дому.
— Но в вашем возрасте это уже никакого значения не имеет. Так даже лучше. Вам вовсе не нужно, чтобы вас опекали. Вы стоите на собственных ногах, вы можете делать что захотите, можете сами выбирать друзей…
— Вы бы так не говорили, если бы видели, как они к этому относятся! Нет, друзей себе я все же буду выбирать сама…
— В наши дни большинству девушек приходится сталкиваться со скептицизмом родителей в отношении своих друзей, — сказал Пуаро.
— Все так изменилось, — сказала Норма. — Мой отец совсем не тот, каким я его помнила в детстве. Тогда он все время играл со мной и был такой веселый! А теперь он всегда какой-то угрюмый, встревоженный и еще… сердитый. Совсем другой.
— Прошло ведь пятнадцать лет, если не ошибаюсь. Люди меняются.
— Но ведь не до такой степени?
— А внешне он не изменился?
— Нет, нет, нет. Совсем нет. Сравните его с портретом, который висит над его креслом, он совсем такой же, каким был тогда, в молодости. Но только… все равно совсем другой, не такой, каким я его помню.
— Видите ли, моя дорогая, — мягко сказал Пуаро, — люди никогда не бывают совсем такими, какими вы их помните. С течением времени вы все чаще рисуете их такими, какими хотели бы их видеть, и вам кажется, что именно такими они вам запомнились. Если вам нравится вспоминать их замечательными, веселыми, красивыми, то вы приписываете им и то, чего никогда не было.
— Вы так считаете? Вы правда так считаете? — Она умолкла, а потом сказала внезапно:
— Ну а почему же, по-вашему, мне хочется убивать?
Пуаро внутренне был готов к этому вопросу. И вот он был задан. Пуаро почувствовал, что настал критический момент их разговора.
— Вопрос очень непростой, — сказал он, — причины могут быть самые разные. А ответ, скорее всего, вы могли бы получить от врача. От знающего врача.
Она среагировала мгновенно.
— Ни к какому врачу я не пойду! Ни за что! Они хотели отправить меня к врачу, чтобы меня заперли в психушку. Заперли навсегда! Ни за что! — Она даже привстала, словно собиралась выскочить из-за столика.
— Но ведь я-то не могу насильно отправить вас к врачу. Так что успокойтесь. Но почему бы, в самом деле, вам самой к нему не обратиться? Вы бы могли ему рассказать то, что рассказали мне, и спросить его о причине этой вашей… потребности. Вероятно, он объяснил бы вам почему.
— Дэвид говорит то же самое. Дэвид говорит, что мне обязательно надо это сделать, но, по-моему… по-моему, он не понимает. Ведь я должна буду сказать врачу, что я… что я, кажется, и в самом деле пыталась…
— Но отчего вы думаете, что пытались?
— Потому что я не всегда помню, что я накануне делала… или где была. У меня вдруг провал в памяти — на час, на два часа, и я ничего не помню. Один раз я очутилась в коридоре… в коридоре перед ее дверью. И у меня что-то было в руке… я не знаю откуда. Она шла и шла навстречу мне… Но когда подошла, лицо у нее вдруг изменилось. Это была вовсе не она. Она превратилась в другую.
— Видимо, вам приснился кошмар. В дурных снах люди часто вдруг превращаются в кого-то еще.
— Это не был кошмар. Я же подняла револьвер… Он лежал у моих ног…
— В коридоре?
— Нет, во дворе. А она подошла и забрала его у меня.
— Кто она?
— Клодия. А потом отвела меня домой и дала выпить чего-то горького.
— А где была ваша мачеха?
— Тоже там… Ах нет. Она же была в дедушкином «Лабиринте». Или в больнице. Это там установили, что у нее отравление… и что это все я.
— Ну почему обязательно вы? Это же мог быть кто угодно еще.
— Больше некому.
— А… ее муж?
— Папа? Но с чего это папа стал бы травить Мэри? Он на нее чуть ли не молится. Она для него все!
— Но ведь в доме живут и другие?
— По-вашему, это сделал дядя Родрик? Чепуха!
— Как знать? — сказал Пуаро. — Вдруг у него в голове возникла какая-то путаница. Перепутал настоящее с прошлым и вообразил, что это его долг — отравить красавицу шпионку. Что-нибудь в таком духе.
— Это было бы здорово! — оживилась Норма, отвлекшись от своих терзаний и переходя на обычный тон. — Во время войны дядя Родрик действительно имел много дел со шпионами. Кто еще остается? Соня? Кстати, скорее, это она красавица шпионка, хотя я представляла их совсем другими.
— Я тоже. Да и зачем бы ей понадобилось отравлять вашу мачеху? Но ведь, наверное, есть слуги? Садовники?
— Нет, они приходящие. И мне кажется… ну им-то зачем со всем этим связываться?
— Ну, а если она сама?
— Хотела покончить с собой… Как это делают другие…
— Ну мало ли… На свете чего только не бывает.
— Не представляю, чтобы Мэри решилась на самоубийство. Она слишком уж рассудительна. Да и с какой стати?
— И еще, вам кажется, что в таком случае она сунула бы голову в газовую плиту или картинно улеглась бы на постели и приняла большую дозу снотворного, верно?
— Ну, это было бы для нее более естественно. Так что видите, —
