осложнениями. А если все-таки вы позволите себе совершить такое хлопотное и скверное деяние, то вас тут же упекут в тюрьму. А не сочинили ли вы все это для красного словца? — небрежно спросил он.
— Конечно нет! — Норма даже выпрямилась, ее глаза сверкнули гневом. — Конечно нет! Неужели я стала бы говорить такие вещи, если бы не чувствовала этого на самом деле?
— Почему бы нет? За некоторыми людьми такое водится. Рассказывают о себе всякие кошмарные небылицы и получают от этого удовольствие. — Он взял ее пустую чашку. — А теперь расскажите-ка мне все как есть. Кого вы ненавидите. За что ненавидите. Как хотели бы с ними расправиться.
— Любовь способна стать ненавистью!
— Прямо-таки цитата из романтической баллады. Но не забудьте, ненависть в свою очередь способна стать любовью. Срабатывает и так и эдак. И вы утверждаете, что возлюбленный тут ни при чем? «Он был избранником твоим и изменил тебе!» Что-нибудь в этом духе.
— Да нет же! Совсем нет. Это… это моя мачеха.
— А-а! Значит, злая и жестокая мачеха. Оставьте. Вы уже взрослая и можете от нее сбежать. Да и что она вам сделала — помимо того, что вышла замуж за вашего отца? Вы и его ненавидите? Или так обожаете, что ни с кем не хотите его делить?
— Ничего подобного. Ну, ни капельки. Когда-то я его любила. Ужасно любила. Он был… он был… я верила, что он замечательный.
— Послушайте меня внимательно! Я хочу кое-что вам предложить. Видите эту дверь?
Норма обернулась и с недоумением посмотрела на дверь.
— Нормальная дверь, верно? Не заперта. Легко открывается и закрывается — никаких хитрых замков. Можете сами удостовериться. Вы ведь видели, как моя экономка вошла и вышла? Никаких фокусов. Ну-ну, что же вы сидите!
Норма встала, неуверенно пошла к двери и открыла ее. Потом вопросительно посмотрела на него.
— Отлично. Что вы видите за ней? Самую обычную прихожую, которую не мешало бы отремонтировать, но я ведь уезжаю в Австралию. Теперь идите к входной двери, откройте ее — тоже проще простого. Спуститесь на тротуар и убедитесь, что вы абсолютно свободны, что никто не думал вас запирать. И когда убедитесь, что вольны уйти отсюда в любую минуту, можете вернуться, сесть вон в то удобное кресло и все мне рассказать. После чего я облагодетельствую вас своим неоценимым советом, которому вы вовсе не обязаны следовать, — ободряюще закончил он. — Люди редко следуют чужим советам, но почему бы вам его не выслушать? Ну, договорились?
Норма медленно двинулась к открытой двери, неверной походкой вышла действительно в самую обычную прихожую, отодвинула незатейливую задвижку — все соответствовало словам доктора. Она спустилась по ступенькам на тротуар и оказалась на улице, застроенной солидными, но ничем не примечательными домами. Она остановилась, не подозревая, что доктор Стиллингфлит следит за ней сквозь тюлевую занавеску. Постояв пару минут, она вдруг с неожиданной решимостью повернулась и пошла назад.
— Все в порядке? — спросил доктор Стиллингфлит, когда она снова вошла в кабинет. — Убедились, что я играю по-честному?
Она кивнула.
— Вот и прекрасно. А теперь присаживайтесь. Располагайтесь поудобнее. Вы курите?
— Я… ну…
— Только с марихуаной? Так? Отвечать не обязательно.
— Конечно нет! Ничем таким я не пользуюсь!
— Ну уж и «конечно нет!». Однако пациентам следует верить. Ладно, расскажите мне о себе.
— Я… я не знаю. Рассказывать ведь, в сущности, нечего. А на кушетку разве мне ложиться не надо?
— Ваши сны и ассоциации меня не слишком интересуют, оставим это психоаналитикам. Я просто хотел кое что уяснить. Ну, вы понимаете. Где вы жили в детстве — в городе или за городом? Есть у вас братья и сестры или вы были единственным ребенком? И так далее. Когда умерла ваша мать, для вас это было большое горе?
— Конечно! — воскликнула Норма с негодованием.
— Вы слишком уж любите слово «конечно», мисс Уэст. Да, кстати, Уэст ведь не ваша настоящая фамилия? Но не важно. Настоящая меня не интересует. Называйте себя хоть Уэст, хоть Бэст, хоть Лэст, мне все едино. Но что было после смерти вашей матери?
— Она еще задолго до смерти постоянно болела. И часто лежала в больницах, а я жила у тети в Девоншире, она была очень старенькой. То есть вообще-то она мне не тетя, а мамина двоюродная сестра. Ну, а потом, примерно полгода назад, вернулся отец. Это… это было как чудо! — Ее лицо внезапно словно озарилось, и она не заметила быстрого проницательного взгляда, который бросил на нее доктор, слушавший ее как будто даже не очень внимательно. — Понимаете, я ведь его почти не помнила. Уехал он, когда мне было около пяти. И я никак не думала, что когда-нибудь снова его увижу. Мама о нем говорила редко. По-моему, она вначале надеялась, что он оставит ту женщину и вернется к ней.
— Ту женщину?
— Да. Он уехал с какой-то женщиной. С очень плохой женщиной, это мамины слова. Она всегда так о ней говорила… со злостью. И об отце тоже, но я про себя думала, что, может быть… может быть, папа вовсе и не такой плохой, как ей кажется, а во всем виновата та женщина.
— Он женился на ней?
— Нет. Мама сказала, что никогда не даст отцу развода. Она принадлежала к… к… как это говорится? — к высокой церкви? Понимаете, она была, ну, почти католичкой по своим взглядам. И не признавала разводов.
— Но отец и та женщина продолжали жить вместе? Как кстати ее звали? Или это тоже тайна?
— Фамилии я не помню. — Норма покачала головой. — Нет, по-моему, они довольно быстро расстались… Видите ли, мне обо всем этом вообще мало что известно. Они уехали в Южную Африку, но, кажется, вскоре поссорились и расстались — я так думаю, потому что тогда-то мама и сказала, что папа, наверное, вернется к нам. Но он не вернулся. И даже не писал. Даже мне не писал. Только открытки на Рождество и присылал всякие подарки. Каждый год.
— Он вас любил?
— Не знаю. Откуда же мне знать? Никто о нем при мне даже не упоминал. Кроме дяди Саймона, его брата, понимаете? У него была контора в Сити, и он очень сердился, что отец взял и бросил на него все дела. Он говорил, что отец всегда был таким: ни к чему серьезно не относился, ни на чем не мог остановиться. Но еще он говорил, что отец совсем неплохой человек, просто слабовольный. Правда, дядю Саймона я видела редко. Все больше маминых знакомых. Очень скучных. И
