Мюллер полагал, что такая комбинация не вспугнет Штирлица; угрозу его жизни он замотивировал во время первого их разговора после возвращения из Берна; отдал ему своего шофера; не очень бранился, когда Штирлиц, несмотря на приказ, надул мальчика и перестал возвращаться домой, работая по Дагмар Фрайтаг.
…Шел уже третий час после того, как Штирлица увезли в полицию, а звонка оттуда до сих пор не было. В секретариате Шелленберга теперь сидела женщина, которая бы немедленно об этом сообщила, предположи Мюллер, что Красавчик решит помудрить и не свяжется с ним сразу же.
Через четыре часа Мюллер потребовал точных данных от службы его личного наблюдения: номер машины, на которой увезли Штирлица (он вдруг подумал, а не подменили ли красные полицейских, но сразу же одернул себя: нельзя паниковать, все-таки пока еще мы здесь хозяева).
Номер машины был подлинным. Описания шофера, фотографа, инспекторов Ульса и Ниренбаха совпали абсолютно.
Через пять часов Мюллер потребовал от своих , чтобы был организован сигнал доброжелателя от соседей: «Незнакомцы увезли славного доктора Бользена».
Через шесть часов, после того уже, как сигнал был зафиксирован в РСХА, расписан на сектор гестапо, занимавшийся безопасностью офицеров СС и их семей, Мюллер выехал в крипо Бабельсберга, решив не звонить туда предварительно.
Вернер Шрипс приветствовал Мюллера, как положено, зычным «Хайль Гитлер!» и уступил ему свое место за столом, заметно при этом побледнев.
— Где наш человек? — спросил Мюллер.
— На Александерплатц… Я только что отправил его на Александерплатц, группенфюрер…
– В тюрьму крипо?
— Да.
— В чем вы его обвиняете?
— В оскорблении представителя власти, группенфюрер! Он позволил себе отвратительное и недостойное оскорбление должностного лица при исполнении им имперских обязанностей.
— Имперские обязанности исполняет фюрер, а не вы!
— Простите, группенфюрер…
— Вам известно, что вы задержали человека, находившегося при исполнении служебного долга?
— Мне известно только то, что я задержал человека, подозреваемого в убийстве, который к тому же оскорблял должностное лицо.
Мюллер перебил:
— Он просил вас позвонить в РСХА?
— Да.
— Отчего вы отказались выполнить его просьбу?
— Он потребовал, чтобы я позвонил бригаденфюреру Шелленбергу! А я не имею права преступать ступени служебной лестницы.
— И за то, что вы отказали ему, он позволил себе недостойные высказывания в ваш адрес?
— Нет. Не только после этого. — Малыш в круглых очках рапортовал ликующе, остро себя жалея: — Я потребовал, чтобы доктор Бользен написал отчет по поводу случившегося в его доме… Он отказался и заявил, что не даст мне по этому поводу никаких объяснений… Поэтому я…
Мюллер снова перебил:
— Он вам так ничего и не написал?
— Нет, группенфюрер!
— И не дал объяснений?
— Нет, группенфюрер!
— Покажите мне копию обвинительного заключения. И не смейте никому и никогда говорить об этом инциденте. Дело об убийстве в доме Бользена я забираю с собою.
«Штирлиц помог мне своим поведением, — подумал Мюллер. — Он облегчил мою задачу. Я вытащу его из-под трибунала — а он сейчас может попасть под трибунал с пылу с жару, — и вопрос о Швейцарии отпадет сам по себе. Он станет метаться — мне только этого и надо, после метаний он придет ко мне и станет выполнять все те условия игры, которые я ему продиктую — взамен за спасение».
Мюллер пробежал текст обвинительного заключения, подписанного маленьким Вернером Шрипсом и двумя полицейскими, давшими свидетельские показания, попросил пригласить инспекторов в комнату и сказал:
— Всего того, о чем вы здесь написали, — не было. Ясно?
— Да, — тихо ответили оба инспектора, приезжавшие за Штирлицем.
Мюллер обернулся к коротышке Шрипсу.
— Это было, — ответил тот. — Я никогда не откажусь от моих слов, группенфюрер.
Мюллер поднялся и, выходя из комнаты, коротко бросил:
— Завтра в семь часов утра извольте быть в приемной РСХА.
…Через два часа, когда Штирлица привели в кабинет Мюллера, тот спросил:
— Объясните — зачем все это?
— Хотелось спать, — ответил Штирлиц.
Мюллер потер лицо мясистой пятерней, покачал головою:
— А что? Тоже объяснение…
— Я устал, группенфюрер, я устал от игры, в которую втянут, которую не понимаю, сколько ни стремлюсь понять, и, видимо, не пойму до самого конца.
— Хорошо, что в полиции вы не стали оставлять пальцы. На кухне, возле несчастного Ганса, есть один отпечаток не в вашу пользу, хотя я допускаю, что вы не имели отношения к трагедии… Почему Шелленберг нарушил условия игры? Зачем он убрал моего парня?
— Он не нарушал. Ему это невыгодно.
— А кому выгодно?
— Тому, кто не хочет пускать меня в Швейцарию, группенфюрер.
Мюллер снова ощутил страх от того, как его считал Штирлиц, поэтому ответил атакующе:
— Какого черта вы оскорбляли этого самого коротышку?! Зачем?! Я вызвал его сюда к семи утра! Вот, читайте его рапорт вкупе с обвинительным заключением! И подумайте о законах военного времени… Читайте, читайте! Про отпечатки пальцев там есть тоже! Если я смогу вас отмыть — отмою! А не смогу — пеняйте на себя!
«Главное — держать его при себе, — продолжал думать Мюллер, — наблюдать пассы, которые он станет предпринимать; готовить финал; слежка за ним поставлена так, что он не уйдет, пусть будет даже семи пядей во лбу; он — моя карта, и я сыграю эту карту единственно возможным образом…»
Резко и страшно зазвонил телефон: теперь у Мюллера стоял аппарат прямой связи со ставкой.
— Мюллер!
— Здесь Борман. — Голос рейхсляйтера был как всегда ровен, без всяких эмоций. — Мне срочно нужен… этот офицер… я забыл имя… Привезите его ко мне…
— Кого вы имеете в виду? — снова пугаясь чего-то, спросил Мюллер.
— Того, который ездил на Запад.
— Шти…
— Да, — перебил Борман. — Я жду.
Информация к размышлению — VI (Снова директор ФБР Джон Эдгар Гувер)
…Через полгода после того, как Гувер в двадцатом году блистательно провел ночь «длинных ножей» против левых, в Чикаго, раскаленном и душном — дождей не было уже три недели, солнце пекло невероятно, астрологи, которых после окончания войны расплодилось невиданное множество, предрекали конец света и планетные столкновения, — собрался съезд республиканцев, который должен был выдвинуть своего кандидата на пост президента.
Ставили в основном на мультимиллионера Вильяма Томпсона — тот состоялся на медеплавильных заводах, тесно связан с армией, сталелитейной промышленностью и банками Моргана, — однако опасались, что демократы начнут кампанию протеста, поскольку возможный кандидат возглавлял миссию Красного Креста в России и совершенно открыто при этом заявлял, что снял со своего текущего счета более миллиона долларов, обратив их не на лекарства и продовольствие, а в оружие для белого движения.
Дискуссии в штабе партии были жаркими, время шло, решение не принималось; председатель Хэйс пытался примирить разные течения, но не мог; Томпсона провалили (сработало незримое влияние группы Рокфеллера).
Ночью, накануне заключительного заседания съезда, было собрано заседание мозгового и политического центров штаба; группу Моргана представляли сенатор Генри Кэббот Лодж и Джеймс Водсворт; владелец газеты «Чикаго трибьюн» Маккормик защищал интересы «Интернэшнл харвестр компани»; ку-клукс-клан осуществлял свое весомое влияние через сенатора Уотсона из Индианы. Именно в эту ночь на узкое совещание был приглашен директор и издатель «Харвис викли» Джордж Харви, который славился умением из гения сделать болвана, а круглого идиота представить великим мыслителем.
— Созидание начинается с раскованности воображения, — говорил он своим репортерам. — Придумайте статью, а уж потом подгоняйте под нее человека, факт, страну, историю, черта, луну — это ваше право, пусть только задумка служит моему делу. В свое время я придумал Вудро Вильсона, и он стал президентом. Я первым понял необходимость переворота в Бразилии, придумал его, и он произошел. Вот так-то, ребята: смелость, раскованность и убежденность в победе! Все остальное я оплачу, валяйте вперед, и главное — не оглядываться.
Харви приехал в Чикаго из Вашингтона, где он встретился с Джоном Эдгаром Гувером вечером; говорили два часа, обсуждали возможных кандидатов; Харви ставил быстрые, резкие вопросы; Гувер отвечал с оглядкой; он не считал нужным открывать все свои карты — то, что он теперь начал вести досье не только на левых, но и на сенаторов и конгрессменов, было его личной тайной, об этом не знал даже министр.
