Мало кто слушает лектора — надоела теория всем. А лектор, боясь оторваться от текста — не дай бог какая-нибудь отсебятина вырвется! — монотонно читает:
— Революционная бдительность является тем самым качеством, учит нас вождь и учитель товарищ Сталин, которое особенно необходимо теперь большевикам…
И снова запрыгали, заскакали слова: «…необходимо теперь большевикам», «теперь большевикам». «А большевикам ли так уж необходима сейчас бдительность? А может, тем, кто по спинам большевиков хочет пробраться к тепленьким местечкам? Энгельс же пишет об этих тепленьких местечках… А не будь бдительности, в Кузбассе шахты бы все позавалили, рабочих бы подушили газом, а такие, как Матросов с Демидовым, скот бы колхозный потравили. Без бдительности нельзя — враги же кругом! Может быть, этот же лектор — совсем и не лектор, а Большаков, вышедший из бора, может, днем читает нам о бдительности, а вечером дает указания, чтобы эшелоны со срочным грузом вместо Донбасса отправляли на Дальний Восток?.. А Шмырева за что посадили, а Павлова? Они же не большаковы, они же эшелоны не отправляли в другую сторону, шахты не взрывали… Говорят, в кемеровском деле замешан сын Андрея Ивановича. Будто бы тоже травил рабочих и шахты взрывал. Надо будет спросить у Данилова…
Нич-чего не разберешь! Все поперепуталось. Где враг, где свой?.. Может, и те, кто арестовывает, так же вот не в состоянии распутать, поэтому и попадают свои вместе с врагами? Но Аркадий Николаевич как-то говорил: лучше оставить невыявленными десяток врагов, чем посадить невинно одного своего. Опять-таки, это же — Аркадий Николаевич! Если бы все так делали. Тот же Попов, о котором говорил Семенов, разве он так думает? Даже своего работника… А может, правильно, может, за дело?..
Разве можно что-либо понять! Лучше, наверное, не думать об этом, сидеть и играть в щелчки… А если Аркадия Николаевича посадят? Тогда тоже в щелчки играть? Ну, уж нет. За Аркадия Николаевича не только к Эйхе, к самому Сталину поеду! К Сталину же не пустят. Тогда — к Ежову. Не может того быть, чтобы правды не добиться. Это не при царе. В наше время все равно добьешься. Добьешься? А Петр Семенович Парфенов что, меньше Данилова заслужен? В логове Колчака работал от нашей разведки. Десяток книг написал, песню самую популярную в стране! А взяли и арестовали и никто, видно, не заступился… Но за Данилова я сам сяду, но докажу…
Сергей не слышал, как прозвенел в коридоре звонок. Из задумчивости его вывел шум — все задвигались, складывая тетради. Преподаватель, глотая концы фраз, торопливо закончил лекцию, облегченно захлопнул папку.
В курилке в многослойном табачном дыму ребята обступили рыжего парня, бывшего инструктора Северного райкома партии. Сергей знал его. Знал потому, что в дни, когда газеты печатали процесс из их района, многие спрашивали у него о секретаре райкома Матросове и предрике, об остальных участниках контрреволюционной группы. Сергей прислушался, о чем сейчас тот рассказывает.
— Брат говорит, что все, что печатали в газетах, все правильно, так они и говорили. Все признавали и даже, помимо вопросов, добавляли сами.
— Ну, а еще что он рассказывает? — любопытствовали окружающие.
— Когда приговор читали, я, говорит, не был в зале — туда не протолкнешься. А вот когда выводили их, видел. Руки у всех, говорит, связаны. Охрана, говорит, сильная. Подвезли к грузовику, задний борт открыли. Заскочили туда двое сотрудников. А эти же подняться не могут — руки связаны сзади да к тому же, говорит, с брюк все пуговицы срезаны. Тогда, говорит, один из тех, что на машине, хватает Матросова за воротник и прямо рывком затаскивает в кузов. А снизу, говорит, еще пинком поддали. Швырнулй вниз лицом, об кузов. Он подняться-то не может сразу-то. Второй из сотрудников пинком его отодвинул в угол. Говорит, бесцеремонно обращаются с ними, как со скотиной. А народ кругом стоит, кричит: «Так их гадов!..»
Сергей не докурил папиросу, бросил и ушел.
6
Партийная конференция — первая после разделения — была малолюдной. Это сразу бросилось в глаза Данилову. Многих не было из знакомых работников — то ли выделились с Алтайским краем, то ли… страшно и подумать. В перерывах не толпились, как обычно, кучками, не смеялись, не спорили, а каждый держался особняком. При встречах избегали смотреть друг другу в глаза, торопливо здоровались и расходились. А больше предпочитали не сталкиваться, не здороваться. Страшная тень недоверия бродила между людьми. Данилов это чувствовал. И все-таки он решил выступить, спросить, что же творится в партии в стране? Решил заявить протест произволу органов НКВД. Не может же быть, чтобы треть краевой партийной организации оказалась, как заявил Эйхе в докладе, врагами народа? Не верится в это, размышлял Данилов, готовясь к выступлению, и трудно согласиться, что Эйхе сам верит в это. Тут что-то творится другое… Может, краевой, то есть теперь уже областной партийной конференции следует обратиться в ЦК, если уж не с протестом, то хотя бы с предложением пересмотреть внутреннюю политику, поставить государственные карательные органы на свое место, чтобы, не вмешивались они хотя бы в дела партии? Партия сама в состоянии в своих рядах разобраться. А то ведь арестовывают коммунистов, не спросясь райкома. Линника вон — старого партизанского комбата — оказывается арестовали с партийным билетом.
И еще надо сказать, — намечал Данилов мысленно, — что бдительность в результате всего этого уже переросла в болезненную подозрительность. Посмотрите, мол, на зал: коммунисты боятся друг друга, сидят обособленно, все порознь…
А на трибуне сменяются ораторы. Выступают в большинстве секретари райкомов — по долгу службы. Отчитываются о количестве разоблаченных в их районе врагов народа, рапортуют о производственных достижениях. Новый секретарь Томского горкома говорит, что городская партийная организация, выполняя указание Западно-Сибирского крайкома и его испытанного руководителя товарища Эйхе, проделала большую работу по очистке своих рядов. Разоблачено и исключено из партии, как примазавшихся чуждых элементов, в общей сложности две трети первоначального состава городской партийной организации…
— Сейчас партийная организация пополняется за счет новых сил, — заявил томский секретарь. — В партию сейчас идут рабочие и хорошо проверенные люди из интеллигенции. Томские большевики под руководством испытанного вождя сибирских большевиков товарища Эйхе полны решимости до конца разоблачить всех и всяких врагов и двурушников, очистить свои ряды от гнили и нечисти, перерожденцев и троцкистско-зиновьевско-бухаринских охвостьев. — Секретарь горкома с энтузиазмом заканчивает — Да здравствует великий вождь трудящихся всего мира родной и любимый товарищ Сталин! Да здравствует его верный ученик стойкий рулевой большевиков Сибири Роберт Индрикович Эйхе!
Никогда еще со дня установления советской власти в Сибири не произносилось в адрес западно-сибирского крайкома — а Аркадий Николаевич был делегатом почти всех губернских и краевых конференций — столько хвалебных слов, сколько на этой конференции. В то же время половина последнего состава членов крайкома была арестована. «Никакой логики, — отмечал про себя Данилов. — Половина крайкома сидит в тюрьме, а другой половине тут хвалу возносят, клянутся в преданности…
— Слово имеет товарищ Бочаров, уполнаркомзаг, — объявил председательствующий на конференции Грядинский. — После перерыва приготовиться товарищу Данилову.
Уполномоченного по заготовкам Бочарова Аркадий Николаевич хорошо знал. Это был старый большевик с дореволюционным стажем, самоучка, не окончивший ни одного класса, но человек очень умный, незаурядный. Выступал он редко, слушали его всегда с большим интересом — он говорил темпераментно, по-народному самобытно. И на сей раз, пока он шел из конца зала к трибуне, по залу прокатился шелест.
Что же сегодня скажет этот человек? Неужели отважится сказать то, что думает? А то, что он думает здраво, — это несомненно.
Бочаров остановился у края помоста, на котором стояла трибуна (он никогда не говорил из-за трибуны). Грузный, короткошеий, он долго молча рассматривал зал, багровея лицом.
— Мы чего сюда собрались? — наконец, спросил он тихим хриплым голосом, который бывает у людей при сильном волнении. И снова обвел глазами ряды, словно давая этим понять, что вопрос обращен к каждому персонально. Зачем нас послали сюда коммунисты? Только рапортовать или еще и решать вопросы, которые волнуют нашу кр… областную партийную организацию? Я считаю, что мы избраны сюда прежде всего решать вопросы нашей работы, а потом уж рапортовать. А что нас сегодня волнует? О чем думает каждый из нас, сидящих здесь, и каждый коммунист, стоящий за нашей спиной? А вот о чем. Куда делось наше право говорить с трибуны с большевистской прямотой и принципиальностью о наших недостатках, о наших ошибках? Куда оно делось?! Почему на всех собраниях мы можем критиковать работу только людей, занимающих посты не выше председателя колхоза, а здесь — не выше секретаря райкома?.
