его дни, даже за то, что ему нехорошо с сердцем и это причиняет им всем лишнее беспокойство...
Раньше Каретников не замечал особого сходства Ирины с отцом. Все годы в их семье и между знакомыми считалось, что, хотя Ирина характером в отца, внешне они оба — и сын, и дочь — скорее в Надежду Викентьевну, разве что ростом Ирина не вышла: и мать, и отец, и брат были высокими. Теперь же, увидев на лице сестры знакомую ему улыбку, Каретников вместе с мгновенной болью, кольнувшей его от такого узнавания, почувствовал какую-то особенную нежность к сестре, своего рода признательность, будто в том, что после смерти отца все же осталась жить его улыбка, была заслуга Ирины, а никак не удивительное свойство природы хоть какую-то нашу черточку иногда сохранять после нас.
Была потребность что-то немедленно, прямо вот в эти секунды, для нее сделать, хоть какую-нибудь мелочь, которая бы могла быть ей приятна, и Каретников, понимая, что говорит сейчас невпопад, все же сказал:
— А знаешь, Иринка, мне ведь он тоже очень симпатичен, твой Павел...
— Правда? — просияла она, с благодарностью взглянув на брата.
— Он мне всегда нравился...
— Тогда... тогда вот что... — Она выбежала из кухни и тут же вернулась с новенькой электробритвой. — На твой суд... Это я ему в подарок купила. Тебе нравится?
— У него день рождения? — Каретников сделал вид, что внимательно рассматривает электробритву.
— Нет... Как ты думаешь, ему понравится?
— А зачем это ему? У него нечем бриться?
— Ну что ты, есть, конечно. Но, во-первых, он может забыть, когда мы поедем... Он вечно такой рассеянный! — Она радостно рассмеялась, словно говорила о таком бесспорном достоинстве Павла Петровича, что оно и его, Каретникова, тоже несомненно должно было восхитить. — И потом... У него же до сих пор была не моя бритва. Я хочу, чтобы его окружали только мои вещи. Понимаешь? Что ни возьмет, до чего ни дотронется — это я, это все — я. Галстуки — я, платки носовые — я, запонки...
Может, сейчас и начать все-таки? Показать ей отцовский дневник... Нет, она была такой счастливой сегодня, какой, наверно, редко когда бывала. Снова бередить рану... Как-нибудь в другой раз покажу, уже твердо решил он и почувствовал даже облегчение.
Чтобы сделать ей приятное, Каретников стал горячо расхваливать электробритву, а она в свою очередь, тронутая этим, сказала, какой он, Андрюша, молодец: никогда не думала, что он умеет так вкусно готовить. Правда, яичница уже была съедена, но за что же еще его можно было похвалить?
— Ну́ так!.. — довольно сказал Каретников.
Она подумала, что и отец точно так же по-детски радовался и гордился каким-нибудь пустяком, им сделанным в доме, хотя за что бы он ни брался иногда по хозяйству, это выглядело довольно беспомощно и смешно. Господи, но как похоже!..
Это на самом деле было странным, что и в Андрее Михайловиче, и в Ирине неожиданно стали обнаруживаться, проступать какие-то черточки сходства с их отцом, словно бы из небытия возвращались на мгновение то улыбка, то взгляд, то жест Михаила Антоновича. Заметить такое могли бы, пожалуй, лишь те, кто одинаково хорошо знал и Михаила Антоновича, и его детей, но они не замечали этого — то ли потому, что сходство было секундным и тут же оно меркло, скрадывалось обычным выражением их лиц, сына и дочери; то ли выражение живого лица Михаила Антоновича уже прочно заслонилось в памяти тех, кто его знал, совсем другим лицом, виденным в последний раз, — строгим, желтовато-заостренным, холодным.
Ирина как бы заново присматривалась сейчас к брату. Уловив одно какое-то сходство его с отцом, она искала и другие роднящие их черты, легко, казалось ей, находила, и потому брат, раз он напоминал ей в чем-то отца, уже не мог выглядеть в ее глазах столь благополучным и удачливым, как она раньше всегда считала. И именно таким он и был ей особенно близок.
Ирина ласково провела рукой по его волосам и, тут же и о себе подумав, с грустью сказала:
— А ты, братик, седеешь...
— Только заметила! — хмыкнул Каретников с той долей гордости за свою седину — гордости, даже не замечаемой в себе, которая вообще свойственна мужчинам, когда они только начинают седеть. — Я вот и курить уже бросаю, — похвастался он, разминая сигарету, которую — всего третью за целый день! — можно себе было позволить после ужина.
Ирина весело рассмеялась, глядя, как он жадно делает первые затяжки, явно наслаждаясь дымом.
— Ты зря, — добродушно заметил он. — Это я по особой системе.
Он рассказал сестре, как недавно вычитал, что бросать курить сразу — вредно, нужно обязательно постепенно это делать. И интересная, между прочим, статистика: среди тех, кто всерьез бросил курить, большинство именно постепенно бросали.
— Может, и Павлику так попробовать? — озабоченно спросила Ирина. — А то не уговорить. Он же по две пачки в день выкуривает!
Везде, во всем — Павлик, усмехнулся про себя Каретников, нисколько, впрочем, не обижаясь на сестру, и с серьезным лицом стал обсуждать с Ириной, как бы хорошо, чтоб и Павел Петрович бросил курить.
Потом Андрей Михайлович поинтересовался племянником — у того все было хорошо. Ирина, заулыбавшись, рассказала, что каждое письмо, успокаивая ее, Петя начинает словами: «Мамочка, здравствуй, я еще не женился и пока не собираюсь...» Недавно ему старшего лейтенанта присвоили...
Когда Ирина все как будто бы рассказала о сыне, Каретников спросил вдруг:
— А вот скажи... Как по-твоему? Если женщина просит зайти за ее письмом на почту, а когда заходишь — письма нет...
Он старался придать себе вид просто любопытствующего человека, но Ирина сразу понимающе и лукаво улыбнулась. Она вполне допускала, что у брата случаются иногда мимолетные истории, и заранее относилась к этому не особенно осуждающе, даже, пожалуй, снисходительно, как почти всякая женщина, когда это касается чужих мужей и ни для одной из сторон не оборачивается драмой.
— А нам что, письма от нее понадобились?
— Нам — нет, — тоже легко, в тон сестре, ответил Каретников. — Но если
