Хотя центральным пунктом программных выступлений Сталина явилась его верность курсу на строительство социализма в одной стране, нельзя было не увидеть в них отход от ряда положений последнего съезда партии и сближение с платформами оппозиции. В октябре 1927 года Сталин критиковал одного из лидеров оппозиции, Преображенского, за то, что он рассматривал крестьянство как «колонию» для промышленности, и осуждал оппозицию за намерение повышать цены на промышленные товары. Теперь, весной 1928 года, Сталин говорил о том, что снизить цены на промышленные товары в ближайшее время невозможно, и, мало того, необходим «добавочный налог на крестьянство в интересах подъема индустрии… Это нечто вроде «дани», нечто вроде сверхналога». Если осенью 1927 года Сталин осуждал Зиновьева и Троцкого, настаивавших на «политике раскулачивания, политике восстановления комбедов», то теперь он защищал чрезвычайные меры, которые по сути были методами этой самой политики. Если недавно Сталин атаковал оппозицию за призывы к пролетарским массам бороться против «переродившихся» руководителей, то теперь он сам призывал рабочих и крестьян смелее критиковать руководителей, зазнавшихся и оторвавшихся от масс. Как и оппозиционеры на контрдемонстрации 7 ноября 1927 года, он фактически предлагал повернуть «огонь направо – против кулака, нэпмана, бюрократа». Наконец, Сталин высказал сожаление по поводу того, что в партии нет оппозиции, которая постоянно критиковала бы руководство.
На этом основании, как писал Коэн, «Бухарин стал в частных разговорах называть Сталина представителем неотроцкизма». В свою очередь и троцкисты вместе с зиновьевцами стали находить сходство между своими взглядами и высказываниями Сталина. Часть из них была готова поддержать Сталина, а потому Троцкий из ссылки в Алма-Ате уговаривал своих сторонников проявлять твердость и не идти на компромиссы со Сталиным. Однако в октябре 1928 года Троцкий изменил свою позицию и в «Письме к другу», которое он разослал в различные адреса, заявил, что в борьбе против бонапартизма (угрозу которого он видел в Ворошилове, Буденном или ином военачальнике) «троцкисты и сталинисты будут сражаться по одну сторону баррикады».
Оппозиционеры увидели в сталинских заявлениях 1928 года новые возможности для своих политических комбинаций. Но изменение Сталиным задач объяснялось вовсе не желанием пойти навстречу оппозиции или его «запоздалым прозрением», а быстро менявшейся обстановкой, особенно в хозяйственной сфере. Перечислив резкие перепады в экономическом положении страны в течение 1920-х годов («экономический крах в 1921 году, голод зимой 1921—1922 года, бесконтрольная инфляция 1922—1923 годов, постепенная стабилизация цен в 1923 году, забастовки летом 1923 года, быстрое возрождение промышленности в 1923—1924 годы, засуха и неурожай 1924 года, рост цен на сельскохозяйственную продукцию в 1924—1925 годы, отличный урожай 1926 года, хороший урожай 1927 года, но резкое сокращение хлебозаготовок, очереди за хлебом весной 1927 года, сокращение производства зерна и новые проблемы на рынке в 1928 году»), американский советолог Джерри Хаф справедливо подчеркивал, что «для любого советского руководителя было бы глупо проповедовать все время одну и ту же политику…»
Откликаясь на изменения в хозяйственной конъюнктуре, правительство было вынуждено постоянно корректировать свою экономическую политику. Обращала внимание на обострение тех или иных проблем и оппозиция и резко критиковала правительство за их игнорирование или неадекватное реагирование на них. Хотя предложения оппозиции по выходу из кризисных ситуаций зачастую носили демагогический характер, они не всегда были ошибочными, и руководство не раз фактически признавало их правоту. Поэтому в 1923 году Сталин фактически принял критику оппозиции об усилении бюрократизма и нарушении норм внутрипартийной демократии. Поскольку же на протяжении нескольких лет оппозиция строила свои платформы на критике рыночных отношений, которые, по ее оценке, угрожали завоеваниям пролетариата, то фактический призыв Сталина свернуть нэп совпадал с лозунгами оппозиции.
Однако о каком-либо политическом сближении Сталина с троцкистами и зиновьевцами не могло быть и речи. Верность Сталина строительству социализма в одной стране являлась непреодолимым барьером для его объединения с теми, кто рассматривал нашу страну лишь как второстепенный придаток к мировой революции. Поэтому неудивительно, что даже в самый разгар борьбы против Бухарина и его сторонников в конце 1928 года Сталин не стал искать поддержки у оппозиции, а в аналитической записке «Докатились», написанной в конце 1928 года, объявил, что своим выступлением 7 ноября 1927 года «троцкистская оппозиция показала, что она порывает не только с партийностью, но и советским режимом». Сталин утверждал: «В течение 1928года троцкисты завершили свое превращение из подпольной антипартийной группы в подпольную антисоветскую организацию». Исходя из этого, Сталин объявлял, что «между бывшей троцкистской оппозицией внутри ВКП(б) и нынешней антисоветской троцкистской подпольной организацией вне ВКП(б) уже легла непроходимая пропасть… Поэтому совершенно недопустимо то «либеральное» отношение к деятелям подпольной троцкистской организации, которое проявляется иногда отдельными членами партии». Вскоре после написания этой записки Сталин настоял в политбюро на высылке Троцкого из СССР.
Иным же было отношение к оппозиции у Бухарина. 11 июля 1928 года, за день до закрытия июльского пленума, Бухарин вступил в тайные переговоры с Каменевым. (Впоследствии были еще две тайные встречи Бухарина и Каменева. Видимо, узнав об этих встречах, Троцкий решил в своих планах политического реванша сделать ставку на Бухарина. В письме «Откровенный разговор с доброжелательным партийцем», которое он написал 12 сентября и распространял среди своих сторонников, он объявил о своей готовности сотрудничать с Рыковым и Бухариным «в интересах внутрипартийной демократии».) Эти встречи означали, что разногласия между Бухариным и оппозицией по поводу политики в отношении крестьянства и строительства социализма в одной стране отошли для него на второй план.
Из содержания июльской беседы с Каменевым следовало, что Бухарин не столько защищал свою политическую линию, сколько старался дискредитировать Сталина в глазах собеседника. Объясняя свое обращение к политическим противникам, Бухарин утверждал, что главная опасность для страны исходит от Сталина и обусловлена его характером: «Сталин – это Чингисхан и беспринципный интриган, который все подчиняет сохранению своей власти. Сталин знает одно средство – месть и в то же время всаживает нож в спину. Поверьте, что скоро Сталин нас будет резать». Между тем было очевидно, что Сталин не мог измениться кардинальным образом за полгода, с момента идейно-политического разгрома оппозиции на XV съезде. Единственным изменением в политическом поведении Сталина за это время, на что обратил внимание и Бухарин, и многие деятели оппозиции, было сходство его оценок с заявлениями оппозиции. Однако в этом случае Бухарин должен был бы во всеуслышание, а не в «частных разговорах» клеймить Сталина как «неотроцкиста», но никоим образом не жаловаться на Сталина одному из вождей троцкистско-зиновьевской объединенной оппозиции.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
