Африки», как «Сатерленд» и многие другие придуманные Форестером суда — почти живой персонаж и полноценное действующее лицо.
О том, как тщательно Форестер работал с материалом, говорит предисловие к его рассказу «Рандеву», напечатанному в «Кольерсе» (герой служит на танкере-заправщике и почти весь рассказ состоит из описания ночной заправки): «История эта вымышленная, но ее пришлось показать цензору, и тот вырезал некоторые технические детали». Вряд ли каждый автор военной прозы вникал в соединение шлангов настолько, чтобы цензуре пришлось это вымарывать.
В том же 1943 году, когда вышел «Корабль», американское Адмиралтейство отправило Форестера на линкор «Теннесси» под командованием адмирала Кинкейда, который со своей эскадрой находился тогда вблизи Алеутских островов. Здесь, стоя на мостике линкора рядом с капитаном, писатель впервые ощутил сильную боль в ногах и поначалу решил, что от сырости и холода схватил ревматизм. Однако и после возвращения в Калифорнию боли только усиливались. Наконец Форестер обратился к врачам, и ему поставили диагноз — атеросклероз. «С кислой миной врачи предупредили, что очень скоро отрежут мне ступни, а затем и ноги, пока же посоветовали найти дом без лестниц, где меня можно будет возить в инвалидном кресле, — писал он тринадцатью годами позже. — Еще мне сказали, что если я вообще хочу жить, то должен превратиться в овощ: ничего не делать, ни из-за чего не волноваться и ни о чем не думать. Вполне естественно, я попытался исполнить медицинский совет. Разумеется, совсем не думать человек не может — я бы в этих обстоятельствах, скорее всего, думал бы о предстоящей ампутации. В любом случае мой темперамент решительно не годился для овощной жизни — все попытки себя к ней принудить оказывались той самой изнурительной работой, от которой мне велели воздерживаться.
Надо ли рассказывать, кто пришел мне на выручку? Хорнблауэр вкрался в мои мысли, простив годы забвения, и, как всегда, явился вместе с сюжетом, почти не требующим сознательной доработки. Вернулись авторучка с блокнотом, овощное существование было забыто, и к тому времени, как Хорнблауэр завершил свои подвиги в Балтике и слег с тифом, я привык к новому образу жизни — настолько, что еще до конца войны вновь оказался в море».
Последние изыскания Джона Форестера доказывают, что его отец не то чтобы уж совсем напрочь забыл Хорнблауэра на много лет и вспомнил о нем только во время болезни. В сорок втором С. С. Ф. писал своей жене Кейтлин: «Мне так не терпится закончить последний том о Хорнблауэре, что, боюсь, придется что-нибудь с этим сделать». В более позднем письме он еще более конкретен: «Когда я вернулся с Алеутских островов и заболел, врачи велели мне ничего не делать и вести овощную жизнь. Неделю или две я пытался, но понял, что просто не могу. Я стал искать работу полегче и нашел ее в „Коммодоре Хорнблауэре“. Еще в тридцать девятом я провел все необходимые изыскания и сочинил сюжет, но война не позволила взяться за книгу. Разумеется, меня привлекало совпадение — близкие параллели между 1812-м и 1941-м, упадок Французской империи и упадок империи Гитлера, роль Англии в тех и других событиях. Поразительно, как сюжет, придуманный мной в 1939-м, двумя годами позже воспроизвела жизнь».
Привыкнуть к новому образу жизни было тоже не так легко, как может показаться из вышеприведенных оптимистичных строк. Позже, в «Спутнике Хорнблауэра», Форестер рассказал чуть больше подробностей. «Раньше я не замечал, как часто во время работы встаю из-за стола и начинаю расхаживать по комнате — отчасти, чтобы размять ноги, отчасти, чтобы разрешить какое-нибудь мелкое затруднение. Передать мысли героя авторской речью или через его слова? Привести текст письменного приказа или пересказать? Чтобы решить эти вопросы, мне требовалось несколько раз пройтись по комнате, однако теперь ходить стало в сто раз труднее. За два часа работы я проходил расстояние, эквивалентное пятидесяти милям для здорового человека. Уже через день-два стало ясно, что так не годится. По счастью, методом проб и ошибок (по большей части бессознательно) удалось найти выход. Теперь я по многолетней привычке вставал, а потом должен был оценить, насколько серьезен вопрос: стоит ли ради него ходить, или нет. Обычно за это время он разрешался сам собой. В противном случае я стоял и смотрел в пространство, пока уже написанное не привлекало мое внимание. Тогда я садился и перечитывал готовые абзацы, а это само по себе помогало преодолеть затруднение; так лошадь, вставшая перед препятствием, возьмет его со второго раза, если позволить ей на него посмотреть и взять хороший разбег».
В 1944-м Форестер вернулся к работе журналиста, теперь на кораблях Тихоокеанского флота. Со всегдашней своей энергией он успевал писать не только пропагандистские статьи. На борту британского линкора у берегов Японии был закончен «Лорд Хорнблауэр», который вышел уже после конца войны — в 1946-м.
В 1947 году Форестер женился во второй раз (с Кейтлин они расстались несколькими годами раньше). С новой женой, Дороти, он благополучно прожил оставшиеся двадцать лет.
Хорнблауэр принес своему создателю всемирную славу и много денег. Миллионы читателей по всему миру требовали продолжений, каждую новую книгу Форестера сравнивали с Хорнблауэром. Два следующих романа — «Небо и лес» (1948) и «Рэндалл и река времени» (1950) (оба про Первую мировую войну) — публика приняла холодно. Свои отношения с Хорнблауэром в этот период Форестер описывает как дружбу-ненависть. «Когда писатель начинает новую книгу, он вступает на неизведанную территорию, создает нового персонажа, придумывает, как тот должен себя вести, — во всем этом есть свои радости. Я знал Хорнблауэра слишком хорошо — знал странности его характера и застарелые привычки. Временами он раздражал меня, как раздражает старый приятель, который слишком часто рассказывает одни и те же анекдоты. А были другие книги, которые мне хотелось писать, другая работа, которую мне хотелось делать».
И все-таки Хорнблауэр вернулся, на сей раз — совсем молодым человеком, что означало для писателя новую увлекательную задачу: придумать обстоятельства, которые сделали Хорнблауэра Хорнблауэром. Сознательно или нет, Форестер отдал молодому герою очень много своих юношеских черт, что еще больше их сблизило. Герой стал его постоянным спутником: «Вот я сегодняшний иду по улицам Далича, Кэмберуэлла и Пекхэма, и вот рядом со мной маленький щуплый мальчик, который то по-детски скачет впереди, то отстает, зарывшись носом в книжку. Это я сам пятьдесят лет назад. А порой за ним шагает другой: высокий молодой человек, чей взгляд, направленный по сторонам, преисполнен нетерпения и надежд. Пуговицы его блестят на солнце, поскольку он — флотский офицер. Его зовут
