Да, Дом радио на многие часы погружался в темноту, в редакциях сидели при аккумуляторных фонарях и самодельных коптилках, но студии работали, работали микрофоны, усилители, в студиях на пультах горел фонарь аварийного света. Шли выпуски «Последних известий», передавались сводки Совинформбюро, транслировались передачи из Москвы.
Да, при выключении городской электроэнергии из Дома радио не звучала музыка, грампульты и тонфильм от батарей не работали, но голос Ленинграда не умолкал, все важнейшие сообщения из Москвы передавались в тот же час. <...>
Много хлопот доставлял нам метроном или, как его потом называли, «символическое сердце города». Его звуки улавливались микрофоном и заглушали все, мешая нам работать и громко разговаривать. Мало что дало заключение метронома и микрофона в специальный ящик с акустической изоляцией. Тогда мы попробовали прикладывать к корпусу метронома стальную иглу головки адаптера, но она оказалась слишком чувствительной, и звук получался искаженным. В конце концов решение было найдено. Мы использовали в качестве микрофона наушники высококачественного головного телефона. Клали их на корпус метронома, и звук шел в радиосеть, не мешая нам работать. <...>
Девятого декабря Ленинградское радио передало радостную весть: наши войска освободили город Тихвин, а 19 декабря очистили от врага железную дорогу Тихвин – Волхов. По «Дороге жизни», проложенной по льду Ладожского озера, в осажденный город стали поступать грузы и продовольствие. И к 25 декабря Военный совет Ленинградского фронта принял решение об увеличении нормы выдачи хлеба. Однако до этих времен еще надо было дожить...
В газете «Ленинградская правда» было напечатано, что 18 декабря 1941 года в Театре имени Ленинского комсомола (помещение Малого оперного театра) идет спектакль «Овод», в Театре имени Ленсовета – «Дама с камелиями», в Театре музыкальной комедии (улица Ракова, 13) – «Холопка».
Кажется невероятным, но в городе работали и многие кинотеатры.
Однако к концу декабря все театры и кинотеатры закрылись, остановилось трамвайное движение. Электростанции перестали подавать энергию. Ее получали только хлебозаводы, важнейшие оборонные объекты, госпитали. 27 декабря было решено организовать стационары для ослабевших жителей Ленинграда... Многие из ухаживающих сами были дистрофиками, но, пока могли ходить, спасали жизнь другим. Тогда это было в порядке вещей, хотя требовалось немало усилий, напряжения физических сил, даже мужества, чтобы делать самые обычные вещи – стирать белье, мыть полы, топить печи, ухаживать за больными, когда сам едва двигаешься, когда все подавляет одно желание – лечь и отдохнуть...
В самые тяжелые дни мы старались не впадать в уныние, не роптать, не падать духом. В разговорах слышалось: «После победы я сделаю то-то, буду жить так-то». По вечерам усаживались у топящейся печки и под потрескивание дров возникали теплые, задушевные беседы, вспоминались мирные дни, с мечтательными улыбками планировали жизнь после войны, говорили: не умели жить, покупали дорогие продукты, ветчину, колбасы, пирожное... А что может быть лучше гречневой или пшенной каши?! Вкусно, сытно, питательно и дешево. Вот кончится война – полностью перестроим режим питания и свой бюджет... Никого не оставляла вера в победу, и это в то время, когда был захвачен Тихвин, возникла угроза окружения вторым кольцом блокады, не прекращались артиллерийские обстрелы.
По «Дороге жизни» доставлялись боеприпасы, продовольствие, по ней эвакуировались ленинградцы... За неполных четыре месяца сорок второго года по зимней дороге эвакуировали 514 069 человек. Выехали многие заводы, институты, театры и отдельные граждане. <...>
С приближением весны город начал оживать. Ленинградцы принялись за очистку города. Работа предстояла немалая, требовалось вывезти весь снег, нечистоты, сколоть толстый лед на панелях и мостовых. Каждая организация получила свой участок.
Несмотря на очень тяжелые условия фронтовой жизни, в Ленинграде продолжал работать единственный театр – Театр музыкальной комедии. Его спектакли шли в помещении Театра драмы имени Пушкина, начинаясь днем, в три часа. В промерзшем зале, где не было отопления, каждый раз все места оказывались занятыми. Зрители сидели в шубах, шинелях, шапках и валенках. А на сцене выступали артисты, одетые в легкие костюмы. Сколько нужно было иметь любви к своему искусству, к ленинградцам, чтобы выступать в таких условиях! Во всех спектаклях танцевала прима-балерина Н. В. Пельцер. Ее исполнение, полное огня, темперамента, грации, вызывало чувство восторга – не верилось, что это возможно в холодном и голодном блокадном городе. <...>
В конце 1942 года был создан Городской драматический театр – «Блокадный театр», как назвали его ленинградцы. В нем играли И. Горин, Н. Чернявская, М. Павликов, Н. Левицкий, П. Курзнер и другие. Актеры театра участвовали в инсценировках спектаклей специально для радио, находили силы выступать с концертами в госпиталях, воинских частях, на кораблях КБФ, многие из которых мы транслировали по радио.
Музыкальная редакция радио с наступлением весны сорок второго года значительно активизировала свою деятельность. Резко увеличилось число трансляций с выездных концертов из воинских частей, госпиталей, с предприятий. Каждый приезд творческих бригад был для зрителей настоящим праздником. <...>
Налеты вражеской авиации вновь стали регулярными, чередуясь с артобстрелами разных районов города. Пришлось возобновить и дежурства на вышке Дома радио.
Но весна брала свое. Стало легче дышать. Прошли холода. Город приводился в порядок, с Невского и других улиц увезли застрявшие там троллейбусы. Всюду наводилась чистота. Ну а 15 апреля на ленинградских улицах вновь раздались звонки трамваев – начали работать сразу несколько маршрутов. <...>
В связи с введением карточек нам пришлось отказаться от питания из общего котла и организовать собственную столовую. Поваром вызвался быть техник Н. О. Богоутов. Однако для приготовления пищи необходимо было сделать плиту. В одном из разрушенных бомбой домов обнаружили сохранившуюся плиту, разобрали ее, зарисовывая все повороты каналов дымохода. Перевезли в РВУ. В маленькой комнате рядом с аппаратной сложили печку с плитой. Радиоинженеры и техники оказались неплохими печниками, к тому же нам, вероятно, попался удачный образец, и мы достаточно точно его скопировали – плита удалась на славу, даже бачок для горячей воды работал исправно. В коридоре поставили столы, шкаф для посуды, обзавелись кастрюлями, сковородами, дуршлагами, мясорубкой и другой кухонной утварью. Мы знали Колю Богоутова как хорошего аккумуляторщика, способного монтажника, человека, владеющего сапожным ремеслом, но в первый же день открытия столовой он всех удивил поварским искусством. Невысокого роста, коренастый, в белой куртке и колпаке, с ножом и чумичкой в руках, он производил впечатление заправского кока. У него сразу же появились в речи специфические поварские выражения. Готовя котлеты, он требовал муки для колера, сетовал на отсутствие полного набора специй. Пища стала немного вкуснее благодаря изобретательности Богоутова. Многие из нас с живым участием отнеслись к Колиным экспериментам: давали советы, припоминали рецепты своих домашних довоенных фирменных блюд. В помощь самодеятельному повару назначали дежурных. В их обязанности входило мыть кастрюли, носить дрова и вообще выполнять работу кухонного рабочего. От дежурств не освобождался никто.
С наступлением весны началось и всеобщее увлечение огородами и сбором зелени, трав. Горожане отправлялись в пригороды, на станции Удельная, Шувалово, как, впрочем, и в городские парки, сады, на пустыри собирать крапиву, лебеду и еще какую-то зелень. Из нее варили супы и каши, радуясь появлению витаминов, так необходимых при цинготных заболеваниях. Некоторые кулинары пекли из лебеды лепешки. Дом радио был буквально пропитан запахами этих травяных кормов. <...>
Как только на улицах стало тепло, мы ликвидировали «буржуйки», печурки, благоустроили седьмой этаж под удобное общежитие. Окна его выходили на солнечную сторону, и кое-кто из молодежи начал принимать солнечные ванны.
О самых страшных месяцах блокады (зима 1941/42 года) поведала Г. П. Вишневская.
Всего только несколько месяцев прошло с начала войны, а город уже голодал. Все меньше и меньше продуктов стали выдавать по карточкам. 20 ноября 1941 года рацион хлеба дошел до 125 граммов иждивенцам и 250 – рабочим. Крупы давали 300 г, масла – 100 г в месяц. Потом пришло время, когда уже не выдавали ничего, кроме хлеба. Да и эти 125 г, от которых зависела жизнь, были не хлебом, а липким черным месивом, сделанным из мучных отходов, мокрым и расплывающимся в руках. Каждый растягивал свой кусок насколько мог...
