купят живого снежного человека. Почему они позвонили именно в ФСБ — большая загадка. Но хотели они за живого человека пять тысяч долларов. И спрашивали — есть у саратовского ФСБ такая сумма наличными или нет. Потому что если нет пяти тысяч, а есть, скажем, четыре, то они возьмут и четыре, а остальное рублями.
— И что, интересно, ответили им в приемной саратовского ФСБ?
— Угадай с трех раз. Но только они даже после второго ответа, что, мол, вот сейчас вычислят их номер телефона и уж тогда побеседуют с ними в более интимной обстановке и совсем по другому поводу, все равно не утихомирились. А принялись объяснять, как к ним удобнее проехать, потому что сами они своего снежного человека никуда везти не собирались, справедливо опасаясь, что возьмут его на пробу посмотреть, а потом ищи-свищи, ни обезьяны, ни денег. Йети они между тем переправили из багажника в подвал — хороший такой, говорят, подвал, как в гестапо: бетонированный от пола до потолка и лампочка на шнурке. Жрать ему давали — все подряд, что сами ели, то и давали. Только он все равно ничего есть не хотел. Только воду пил. А потом ушел. Никто так и не понял — как. Открыли в очередной раз погреб, чтоб воды ему налить, и он вроде как просто взял и вышел, и никто ему не стал препятствовать — как будто ступор на них на всех напал.
— И случилось это, конечно же, буквально за два часа до того, как приехала компетентная комиссия.
— За три часа. Но самое забавное, что компетентной комиссии все ж таки нашлось, чем озадачиться. Остался запах, весьма характерный — не звериный, но и не человеческий. Запах, конечно, к делу не подошьешь, но было и еще кое-что. Остались волосы. Немного, но вполне достаточно для того, чтобы провести анализ. Волосы не человеческие, хотя структура удивительно похожа. И ни по какому известному экспертам животному их также атрибутировать не удалось.
— Да иди ты?
— Вот и иди ты.
— А что ж тогда шесть лет назад никто никаких экспедиций туда не посылал — на поиски снежного человека? И почему теперь спохватились? ГРАС, насколько я понимаю, существует уже полтора года.
— Почему тогда не занялись — не знаю. Наверное, потому же, почему мы сами эти полтора года занимались совсем другими вещами. Потому что было чем заняться. Помимо проблемы поимки снежного человека.
— А как я пришла, так сразу другие дела кончились. — Ирина понимала, что говорить этого ей не стоило, но уж больно хотелось Ларькина позлить. И посмотреть, как он будет выкручиваться. Потому что она по-прежнему была уверена, что из Москвы ее сознательно убрали — куда подальше. И подольше.
— Нет, другие дела не кончились.
Ларькин стал вдруг совершенно серьезным, глаза у него как-то сами собой приобрели совершенно незнакомое, спокойное и как будто даже созерцательное выражение, и Ирина вдруг поняла, кого майор Борисов выбирает себе в противники, когда ему приходит охота испытать себя в искусстве рукопашного боя. Перед ней сидел уже не громила-увалень с кандидатской степенью, задвинутый на поиске братьев по разуму. Перед ней сидел сильный и жесткий боец, профессионал, знающий себе цену и не собирающийся дальше ломать комедию ради сопливой дурочки; которая попалась ему под ноги, как бездомная кошка.
— Другие дела не кончились. Как раз наоборот, они в самом разгаре. Но только ни тебя, ни тех твоих приятелей, от которых ты к нам пришла, они покуда совершенно не касаются. Так что, стажер Рубцова, будь добра, засунь язычок себе в задницу и делай свое дело. Сказано искать снежного человека — будешь искать снежного человека, вне зависимости от того, есть они на свете или нет. А там посмотрим. Мы на тебя, а ты на нас. Я достаточно понятно излагаю?
— Да, я поняла, — ответила Ирина. Дальше ломать комедию и в самом деле смысла не было. Дальше можно было играть в открытую. По крайней мере, здесь и сейчас — на две недели с Ларькиным. И она была на него не в обиде. Он оборвал ее не потому, что хотел показать власть. Не потому, что надоела. Он расставил точки над i и предложил показать карты, показав предварительно свои. Хотя бы часть своих карт. И она была ему за это даже благодарна. — Я поняла. Можно?
Она взяла у него из рук папку и примерно с час изучала материалы — относившиеся, кстати, не только к саратовскому Заволжью, но и к более традиционным, любезным сердцу уфолога районам. Потом они сходили в вагон-ресторан, поужинали и поболтали о мелочах. Вернувшись в купе, легли спать. Ирина заснула сразу, и ей, как будто с полукадра, стал сниться сон. Она, по пояс в воде, пробиралась какими-то темными — не то коридорами с высоким, не видать, потолком, не то протоками со смыкавшимися где-то в темноте над головой ветками деревьев. И несла стакан с ярко-красной, даже в темноте, жидкостью. И знала, что ей очень важно донести этот стакан в целости и сохранности до какой-то ей самой неведомой цели, не пролив по дороге ни капли. И что если капля упадет в эту воду, то будет очень, очень нехорошо. И это было еще не все. Потому что сзади, из оставшейся за спиной темноты звучали чьи-то тяжелые хлюпающие по воде шаги, то ближе, то дальше. Там была опасность, но паники не было, а была только спокойная уверенность, что если вот это, которое сзади, ее нагонит, то даже пролитая жидкость из стакана уже ничего не будет значить. Потому что вот тогда-то все и кончится. Вообще все на свете кончится.
* * *
Время и место неизвестны. Виталий открыл глаза и на всякий случай еще раз зажмурил их поплотнее, а потом снова открыл. Все осталось по-прежнему. Кромешная тьма и ни единого проблеска света. Он лежал на спине. По крайней мере, в этом сомневаться не приходилось. Законы тяготения никто не отменял, а, следовательно, это все видит и слышит пока — то есть ничего не видит и не слышит, но пытается соображать — не бесплотный дух Виталия Ларькина, а сам Виталий Ларькин, в котором дух существует пока в трогательном единении с бренной плотью. Распевающих хоралы херувимов не видать и не слыхать. Как не чувствуется и характерного запаха серы. Еще одно лыко в ту же строку, гипотеза о том, что некролог на последней странице «Бойца невидимого фронта» выйдет еще не в завтрашнем выпуске.
