дыхание, сумка и ружье оттягивали плечи. Каждый новый шаг болью отзывался в коленях, и уже давно ему казалось, что он не дойдет до таежного поселения Шаманова.
Чем выше всходил он на перевал, тем плотнее становился морозный туман. На белых завесах замелькали цветные искры, еле уловимый шорох послышался рядом: шуи-инь, шуи-инь, шуи-инь! От холодного шептания веяло сном, оно убаюкивало, соблазняло сладким покоем.
— Что же это такое? — Андрей вскинул над головой лыжную палку. Да это же шуршит замерзающий воздух! На таком морозе заснешь — не проснешься. Он снял лыжи, перекинул через плечо, полез на кручу.
Сосновые лапы сбрасывали на него пушистые снежные хвосты, пихты хватали за плечи, стайка снегирей, словно брошенные в воздух красные яблоки, пронеслась над ним. Льдистое небо было голубым и пронзительным, а по распадкам зсе-ползли тяжелые полосы тумана.
На перевале Андрей облегченно смахнул с подбородка кур-жавину.
Из-за дальней сопки выдвинулся солнечный круг, желтый и спокойный, поднялся над перевалом; белым сиянием налилась тайга, и чувство высоты, и великого простора, и безмерной бодрости овладело Андреем. Куда бы ни хватал глаз, светилась заснеженная тайга. Под ногами лежала гигантская извилина реки, очерченная темными, обрывистыми берегами. На противоположном берегу поднимались столбы дымков, позолоченные солнцем.
До Шаманова оставалось несколько часов пути. Уже седьмой день шел Андрей в это поселение из Усть-Кута. Бежал он с короткими остановками для ночевок у костров, страшась каких-либо случайностей. И больше всего опасался перехвата. Теперь уж ничего не может случиться. Андрей снял рукавицу, нащупал за пазухой пакет — он был холоден и тверд, как жесть. Пальцы сразу озябли.
«А теперь живее, живей!»—подбодрил себя юноша и сорвался с места.
Лыжи несли его между корней, валунов, коряг; солнечные искры подпрыгивали на снегу, кедры вылетали навстречу из-за поворотов и обрывов. Андрей всем телом ощущал стремительную гонку с перевала к повертывавшейся и вырастающей перед ним Окинской долине. Он не заметил, как очутился на речном льду. Поспешно пересек реку, вышел на берег, густо заросший елями. Все еще переживая радость бешеного полета, он вдруг
500
■
уловил рядом подозрительный шорох, сдернул с плеча ружье. Но удар в спину свалил его в снег.
Чья-то сильная рука подняла Шурмина за шиворот; он увидел перед собой закуржавелое бородатое лицо.
Попался, пес? Кто такой и откеда? — Бородач уставился в Андрея добрыми, синими глазами, совершенно противоречившими его словам и грозному голосу.
Андрей вспомнил наказ Зверева: «Что бы ни случилось в пути — молчи!»
— Ты откедова? — опять спросил бородач.
— В Шаманово иду,— уклонился от прямого ответа Андрей.— Из Усть-Кута я...
— От кильчаков бежал, к партизанам попался.
Андрей облегченно вздохнул: «Хорошо, значит, скоро увижу Бурлова».
Бородатый партизан привел его на сельскую околицу, к пятистенному дому. У ворот стояли кошевки и сани с пулеметами, патронными ящиками, оленьими тушами. По двору ходили люди с ружьями за спиной, Охотничьими ножами за цоясом. Курили самосад, разговаривали о своих, непонятных Шурмину делах. ^
— Присмотри за парнишкой,— попросил партизан часового и скрылся в сенях.
— Где он, где? — раздался громкий голос, и на крыльцо выскочил Бурлов в меховой куртке-безрукавке, оленьих торбасах. Прижал к груди Андрея, обдал его избяным теплом. — Заколел, поди? Дзюгай в избу скорее!
В горенке Андрея встретил круглолицый парень.
— Федя,— представился он. — Начальник штаба. Примащивайся к столу, погрейся чайком.
— Пельменями его покорми, Хведор, а я письмом займусь.— Бурлов разорвал конверт, вынул стопку папиросной бумаги, густо засеянной лиловой машинописью. — Ого, оперативная сводка! Ага, приказ Зверева, Данилы Евдокимыча.
Андрей с наслаждением пил крепкий, бордовой окраски чай, поглядывая на изузоренное морозом окошко, на распаренную жарой физиономию Феди, и снова испытывал душевное томление. Что принесет ему завтрашний день? Куда его кинет судьба? «Вот бы изловить самого Колчака, вот бы отбить золотой эшелон! Покатился бы про меня слух по всей России»,— мечтал- он, вздыхая от неисполнимости своих желаний.
— Ну и бумажки ты приволок! — крикнул Бурлов, наваливаясь грудью на стол. — Сам, наверно, не знаешь, что тащил?
Откуда знать, Николай Ананьич? Зверев только предупредил: «Умри, но донеси до Шаманова».
Тебя за эти бумажки колчаковцы сперва бы расстреляли, потом повесили. А ты шел, не боялся.
— Не боялся потому, что не знал.
— Молодей:! — похвалил Бурлов, и черные искорки промелькнули в его зрачках. Четко выговаривая слова, он прочитал'оперативную сводку главного штаба Северо-Восточного партизанского фронта:
— «Тулунский район. Преследование противника по направлению железной дороги продолжается. Белые солдаты сотнями переходят на стсфюну партизан.
Верхнеангарское направление. Наши войска успешно продвигаются вперед по направлению к Иркутску.
Из официальных источников. В Иркутске взорван понтонный мост через Ангару. Чехословаки от помощи Колчаку категорически отказались. Требуют выезда во Владивосток. Советские организации работают в Иркутске открыто...»
— У меня в башке словно свет включили,— рассмеялся Федя.
— Для того и читал, чтобы распогодилось,— пошутил Бурлов.—А теперь слушай и приказ Данилы Евдокимыча по нашей дивизии: «Верховный правитель Колчак с золотым эшелоном выехал из Нижнеудинска в Иркутск. Приказываю перехватить Колчака и золото на станции Тулун».
— Ты поспи-ка, Андрей, а мы станем готовиться к походу на Тулун,— посоветовал Федя. • '
10
Неужели все это было?
Неужели цвели майские вечера на Вятке, когда Шурмин служил ординарцем у Азина и выполнял его поручения?
И был тот скверный час на Каме, когда он попал в руки полковника Граве?
Неужели это он трясся в «поезде смерти» от берегов Камы до берегов Байкала?
И опять было зеленое утро, когда в грязную теплушку хлынул свет байкальской воды?
Неужто промелькнуло сто дней с той поры, как Зверев и Бурлов создали свои отрядики, а теперь на Лене, на Ангаре действует десятитысячная армия партизан?
Андрей лежал на широкой крашеной лавке, под бараньим полушубком, но уснуть не мог. Воспоминания захлестывали, а предчувствие новых событий все сильнее овладевало им.
Он стал вспоминать пережитое и опять увидел себя рядом с Данилой Евдокимовичем Зверевым, атакующим Усть-Кут.
В то зимнее утро несло дымом из труб Усть-Кута, трещали на морозе деревья,
