11 января дождь из званий, обрушившийся на головы звезд отечественного театра и кино, продолжился. На этот раз званиями народных артистов РСФСР были отмечены: Владимир Басов, Майя Булгакова, Георгий Вицин, Людмила Гурченко, Зинаида Кириенко, Сергей Колосов, Леонид Куравлев, Александр Лазарев, Нина Меньшикова, Михаил Пуговкин, Ия Саввина, Любовь Соколова, Олег Табаков, Федор Хитрук, Марлен Хуциев, Людмила Шагалова, Михаил Швейцер.
В эти же дни из Театра на Таганке ушел его директор — Николай Дупак. Причем ушел не по своей инициативе, а по воле главрежа Юрия Любимова. Вот как об этом вспоминает сам Н. Дупак:
«13 января — я как раз занимался вопросами будущих гастролей театра в Париже в связи с 60-летием советской власти на очень выгодных условиях — Юрий Петрович вошел ко мне в кабинет и говорит: вы либерал. Вы распустили артистов, дверь в кабинет у вас всегда открыта — проходной двор. Я хочу сосредоточить всю власть в театре в одних руках и быть директором и худруком. Со всеми я уже согласовал.
Я сказал: честь имею! Дверью захотелось хлопнуть так, чтобы стены задрожали. Прохожу фойе и замечаю на стене, рядом с портретом Любимова, свой. Представил, как кто-то будет этот мой портрет снимать… Взял его под мышку, открыл багажник машины — у меня была тогда 21-я «Волга» — бросил туда и уехал. Так завершились мои первые 14 лет работы с Юрием Петровичем Любимовым…»
Самое интересное, но после ухода Дупака директором театра назначили отнюдь не Любимова, который так этого хотел, а совсем другого человека — Илью Ароновича Когана. Горком партии слишком хорошо знал Любимова, чтобы позволить сосредоточить всю власть в театре в его руках. Но Любимов не шибко огорчился, а даже обрадовался, когда узнал, что Коган в прошлом был юристом: дескать, его знания в этой области помогут находить выход из любых сложных ситуаций.
Тем временем недавние взрывы в Москве наделали много шума в городе, но особенно имели сильный резонанс в среде диссидентов. Дело в том, что 11 января «вражьи голоса» сообщили, что в одной из западных газет появилась публикация московского корреспондента английской газеты «Ивнинг ньюс» Виктора Луи, где он привел мнение советских официальных лиц об ответственности за эти преступления диссидентов. Стало ясно, что корреспонденция Луи, которого давно подозревали в сотрудничестве с КГБ, была пробным шаром, прощупыванием реакции. За ней при отсутствии отпора мог последовать удар по инакомыслящим. Поэтому 12 января Андрей Сахаров составил «Обращение к мировой общественности», где писал:
«Я не могу избавиться от ощущения, что взрыв в московском метро и трагическая гибель людей — это новая и самая опасная за последние годы провокация репрессивных органов. Именно это ощущение и связанные с ним опасения, что эта провокация может привести к изменению всего внутреннего климата страны, явились побудительной причиной для написания этой статьи…»
Между тем советские спецслужбы в поте лица ищут террористов, устроивших взрывы в Москве. Основную оперативную работу по розыску преступников взвалили на свои плечи контрразведчики из КГБ. Последний свой взрыв террористы, видимо, не случайно произвели между Красной площадью и зданием КГБ, тем самым как бы бросая вызов руководству страны и чекистам. Поэтому делом чести для последних было как можно скорее напасть на след преступников.
Оперативники КГБ опросили более 500 свидетелей, видевших, как предполагаемые преступники оставляли на месте преступления свои адские машины. Однако ни один из опрошенных свидетелей так и не смог толком описать внешность террористов. Многие свидетели просто путались в своих показаниях, чем заметно осложняли работу розыскников.
Пока одна группа сыщиков опрашивала свидетелей, вторая группа специалистов собирала вещественные доказательства преступлений. Главными среди них были осколки взрывных устройств и те емкости, в которых они находились. Осколки от бомб собирались наиболее кропотливо. Они извлекались из тел убитых и раненых, подбирались на крыше Историко-архивного института, извлекались из обшивки вагона метропоезда, для чего эту обшивку предварительно полностью сняли.
Наиболее «ценный» осколок был найден в теле одного из убитых в метро мужчин. Этот осколок напоминал собой ручку от утятницы и был окрашен в синий цвет. Именно по этому осколку сыщики сумели установить, что в качестве корпуса взрывного устройства террористы использовали обыкновенную чугунную утятницу вместе с крышкой. Эту крышку они накрепко прикрутили к корпусу с помощью гаек и болтов, после чего прошлись по ним сваркой. Но о том, как будет продвигаться следствие дальше, я расскажу чуть позже, а пока продолжим знакомство с другими событиями января 77-го.
В то время, как контрразведчики искали террористов, их коллеги из 5-го Управления (идеология) разрабатывали новые операции против диссидентов. Однако с недавнего времени они вдруг стали замечать, что многие их тайные замыслы становятся известны противнику. «Уж не завелся ли среди нас «крот»?» — удивлялись сотрудники «пятерки» и тут же гнали от себя эту крамольную мысль — подобное казалось просто сумасшествием. Но «крот» в «пятерке» действительно существовал. Это был капитан КГБ Виктор Орехов. Поскольку его случай проходит по разряду уникальных, стоит более подробно осветить карьерный путь Орехова.
Орехов пришел в КГБ по собственной инициативе. После срочной военной службы в пограничных войсках он поступил в «Вышку» — Высшую школу КГБ имени Дзержинского. Учился на 2-м, самом престижном факультете: разведка и контрразведка. Поскольку этот факультет готовит специалистов для работы не только в стране, но и за рубежом, там студентов обучали иностранным языкам. Орехов в совершенстве овладел турецким. Однако при распределении его оставили на родине, поскольку «волосатой лапы», где надо, он не имел — потому и попал в Москворецкий райотдел КГБ в Москве. Начинал с младшего оперуполномоченного (звание — лейтенант), обслуживал Институт текстильной промышленности, где искал шпионов среди иностранных студентов. За несколько лет дослужился до капитана, после чего его перевели в Московское областное управление, все на ту же «пятую линию».
Все эти годы Орехов был на хорошем счету у начальства и изменять чекистским идеалам совсем не хотел. Он считался элитой общества: получал приличную зарплату (330 рублей), всюду входил без стука (чекист же!), никого не боялся. За хорошую службу был поощрен загранпоездкой — вместе с труппой Большого театра ездил в Японию. И вот этот, во всем благонадежный чекист внезапно стал сочувствовать диссидентам. По словам самого Орехова, произошло это не сразу, а постепенно — по мере того как он знакомился с соответствующей литературой, изымаемой у диссидентов. Он вдруг понял, что в этих книгах пишут про то, о чем люди давно шепчутся на кухнях: и про бардак в стране, и про разложение верхов. И он стал им помогать как мог: предупреждал о готовящихся арестах, возвращал изъятую литературу. В январе 77-го он, к примеру, предупредил о предстоящем аресте видного правозащитника Юрия Орлова, после чего тот на неделю исчез из дома. Причем его дом был под наружным наблюдением КГБ и там никак не могли взять в толк — как же Орлов сумел так ловко их провести? Они же не знали, что все это стало возможным благодаря деятельности «крота» в их рядах.
Артистка эстрады Клара Новикова в те январские дни лежала на сохранении в родильном доме на Шаболовке — у нее вот-вот должен был родиться ребенок от журналиста «Юности» Юрия Зерчанинова. Определили ее к одному из лучших столичных врачей в этой области — Владиславу Скопу (у него рожали жены Геннадия Хазанова, Полада Бюль-Бюль оглы и многих других звезд). Как вспоминает сама К. Новикова:
«Скоп счел нужным положить меня несколько раньше срока, чтобы я находилась под наблюдением врачей. И я ждала родов почти две недели. В моей палате лежали еще три женщины. Одна — самая молоденькая — на сохранении. И оказалось, что она работает в обувном магазине рядом с нашим домом, и я буду потом приходить к ней — Маше башмачки куплю. У другой женщины был металлический зуб, а третья слепой была.
И муж ее, который приходил каждый день, был слепой, а ребенка, к счастью, она родила зрячего. И когда ей приносили мальчика, постоянно просила приткнуть его к ее груди. Но что поражало меня — мальчик сам, как звереныш, нанюхивал мамину грудь и вцеплялся в нее.
А я не могла дождаться — когда же…
И старого врача, который приходил с трубкой и прикладывал ее к моему животу, непрестанно спрашивала:
— Когда, когда? А он говорил:
— Только бог знает, когда…»
В эти же дни в таком же «интересном» положении находилась и другая эстрадная артистка — Надежда Бабкина. Но в отличие от Новиковой она рожала ребенка, будучи не в самом лучшем расположении духа. Дело в том, что буквально за несколько дней до родов ей изменил супруг, и убитая горем женщина едва не покончила с собой. Впрочем, послушаем ее собственный рассказ:
