кума его калачики пекла,
Баба добрая, здоровая была!..
Колесов
I
Почтовый поезд из Рязани уже подходил к Москве. В одном из вагонов третьего класса сидел молодой человек, немного выше среднего роста, одетый в теплое пальто с бобровым воротником. Рядом с ним лежал небольшой чемоданчик и одеяло. Этот пассажир был Александр Иванович Колесов, служивший в одной из купеческих контор на юге чем-то вроде бухгалтера. Контора разорилась, и Колесов, оставшийся без места, отправился в Москву искать счастия. Деньги, заслуженные им в продолжение пятилетней службы, так и пропали. Продав кой-что лишнее из носильного платья, он отправился. Родственников у него нигде не было. Отец и мать, бедные воронежские мещане, давно умерли, а более никого не было нигде.
Какие мысли роились в голове его!.. Какие планы строил он!..
«Вот, — думал Колесов, — приеду в Москву. Устроюсь где-нибудь в конторе, рублей на пятьдесят в месяц. Года два прослужу, дадут больше… Там, бог даст, найду себе по сердцу какую-нибудь небогатую девушку, женюсь на ней, и заживем… И чего не жить! Человек я смирный, работящий, вина в рот не беру… Только бы найти место, и я счастлив… А Москва велика, люди нужны… Я человек знающий, рекомендация от хозяина есть, значит, и думать нечего».
Раздался последний свисток, пассажиры зашевелились, начали собирать вещи, и через минуту поезд уже остановился. Колесов вышел из вагона на платформу. Его тотчас окружили «вызывали» из мелких гостиниц и дурных номеров, насильно таща каждый к себе. Один прямо вырвал из рук Колесова его чемодан.
— Пожалуйте-с к нам остановиться, сударь, номера почти рядом, дешевые-с, от полтинника-с! Пожалуйте-с за мною…
— Пожалуй, пойдем, если только номера приличные; где ни остановиться, мне все равно.
— Приличные-с, будьте благонадежны, можно сказать, роскошные номера за эту цену, пожалуйте! И близко-с, даже извозчик не требуется.
Через несколько минут чичероне заявил, указывая на меблированные комнаты:
— Здесь!
— А улица какая?
— Самая спокойная в Москве-с, Дьяковка прозывается.
В полтинник номеров не оказалось, пришлось занять в рубль.
— Самоварчик-с? — предложил юркий, с плутовскими глазами коридорный.
Колесов приказал самовар.
— Документик теперь прикажете получить?
Документ был отдан.
— Из провинции изволили прибыть в Белокаменную?
— Да, из Воронежа.
— По коммерции-с?
— Нет, места искать!
И Колесов рассказал коридорному причину, заставившую его прибыть в Москву.
— Те-кс! — протянул служитель и, вынув из кармана серебряные часы, посмотрел на них, потом послушал. — Остановились! А на ваших сколько-с?
Колесов вынул золотые недорогие часы.
— Ровно десять.
— Так-с! А что намерены делать сегодня?
— Отдохну с полчасика, а потом куда-нибудь пройдусь, Москвой полюбуюсь.
— Доброе дело-с!
Коридорный скрылся, а Колесов, напившись чаю, оделся, запер дверь, ключ от номера взял с собой и пошел по Москве. Побывал в Кремле, проехался по интересовавшей его конке и, не зная Москвы, пообедал в каком-то скверном трактире на Сретенке, где содрали с него втридорога, а затем пешком отправился домой, спрашивая каждого дворника, как пройти на Дьяковку.
* * *
Трактир низшего разбора был переполнен посетителями. В отдельной комнатке, за стенкой которой гремел, свистя и пыхтя, как паровик, расстроенный оркестрион, сидели за столом две женщины; одной, по-видимому еврейке, на вид было лет за пятьдесят. Другая была еще молоденькая девушка, строгая блондинка, с роскошной косой и с карими, глубокими глазами — Гретхен, да и только. Но если попристальнее вглядеться в эту Гретхен, что-то недоброе просвечивало в ее глазах, и ее роскошная белизна лица с легким румянцем оказывалась искусственно наведенной. Обе были одеты безукоризненно. На руках молодой сверкали браслеты и кольца. На столе перед ними стояла полбутылка коньяку и сахар с лимоном.
— Да! Сенька все дело испортил своим дурацким кашлем! — говорила блондинка.
— Испортил? Как же?
— Да так: сидели мы во втором классе. Подходящего сюжету не было. Вдруг в Клину ввалился толстый-претолстый купчина, порядком выпивши. Сенька сел с ним рядом, тут я подошла. Толстяк был пьян и, как только сел, начал храпеть, отвалившись на стенку дивана. Сенька мне мигнул, мы поменялись местами, я села рядом с купчиной, а Сенька, чтоб скрыть работу от публики, заслонил купца и полез будто бы за вещами на полочку, а я тем временем в ширмоху за лопатошником[33] … В эту самую минуту Сенька и закашлялся. Мощи [34] проснулись, и не выгорело! Из-за дурацкого кашля напрасно вся работа пропала.
— Стоит с Сенькой ездить! То ли дело Лейба!
— Лейба? Толст очень, ожирел, да и работой нечист! На выставке и то попался из-за красненькой!
Блондинка замолчала, налила по рюмке коньяку, выпила и заговорила:
— Выручи, Марья Дмитриевна, сделай милость, дай рубликов пятьдесят, работы никакой, ехать в дорогу не с кем, с Сенькой поругалась, поляк сгорел[35]. Милька…
— Здесь работай!
— Работы никакой. Сашка номерной давеча мигал что-то из двери, когда мы ехали, — да напрасно, кажись!
— Не напрасно-с, Александра Кирилловна, дело есть!
— Сашка, легок на помине! — воскликнули обе.
— Как черт на овине, — раскланиваясь, проговорил знакомый уже нам коридорный, прислуживавший Колесову.
— У вас? — заговорила блондинка.
— У нас! Попотчуйте коньячком-то!
— Пей! — Еврейка налила ему рюмку, которую он и проглотил.
— Богатый?
— На катеньку есть.
— Мелочь! А впрочем, на голодный зуб и то годится.
— Так идет? — спросила еврейка.
— Так точно-с! — ответил Сашка. — Четвертную им, четвертную мне, четвертную хозяину и четвертную за хлопоты…
— За какие хлопоты? — полюбопытствовала еврейка.
— А когда за работу? — спросила Сашку блондинка, не отвечая на вопрос соседки.
— Сегодня, сиди здесь пока, а потом я забегу и скажу, что делать. Затем прощайте, скоро буду!
Сашка пожал руки обеим женщинам и ушел.
Колесов явился домой через полчаса после того, как коридорный Сашка возвратился из трактира. Он потребовал самовар, а за чаем Сашка предложил ему познакомиться с некоторой молодой особой, крайне интересной, на что тот согласился, и через самое короткое время известная читателю блондинка уже была в гостях у Колесова, которого она успела положительно очаровать. К двенадцати часам ночи Колесов, одурманенный пивом, настоянным на окурках сигар, так часто употребляемым в разных трущобах для приведения в бесчувствие жертв, лежал на кровати одетый, погрузясь в глубокий искусственный сон, навеянный дурманом…
— Барин, а барин! Вставать пора! Барин! Двенадцатый час!.. — кричал поутру коридорный, стуча в дверь номера, где спал Колесов. Но тот не откликался.
Колесов проснулся поздно.
* * *
«Посмотрим, который теперь час!» — подумал Колесов, ища в кармане жилета часы и не находя их…
«Не украла ли их вчерашняя гостья?» — мелькнуло у него в
