— Сделайте это! Уверяю, вы сможете это сделать, доверьтесь мне! Вы один можете нас спасти!
Не понимая, что имеет в виду агент, я в свою очередь крикнул:
— Дайте мне руку, Уэллс! — И протянул ему свою руку, вцепившись второй в перила.
Потный, обессиленный агент обернулся ко мне с улыбкой. Потом закатил глаза и потерял сознание. Я наблюдал за тем, как оба падали в бассейн, от которого нас отделял добрый десяток метров. Капитан, к тому времени подоспевший с другой стороны, бросился за ними и сумел схватить Клейтона, прежде чем тот ушел под воду. Однако я понимал, что Уэллса ему не спасти, а потому, не заботясь о том, что от удара о воду я могу потерять сознание, перескочил через барьер и прыгнул в это грязное зловонное озеро. Соприкосновение с его поверхностью отозвалось усилившейся болью в ребрах, но все-таки удар был не такой, чтобы сразу лишиться чувств. Вода была ужасно мутная, и, немного опомнившись, я нырнул в нее и стал отчаянно рыскать из стороны в сторону, попутно борясь со страшным водоворотом, старавшимся утянуть меня на дно. Я шарил повсюду в поисках тела Уэллса, но оно будто растворилось. Когда мои легкие уже были готовы взорваться, я вынырнул на поверхность. И почувствовал, как что-то обвивается вокруг моей шеи и поднимает меня в воздух.
Так закончился наш отважный побег. Когда хвост одного из монстров вытащил меня из воды и швырнул на бортик бассейна, где уже находились остальные мои товарищи, я понял, что мы стали пленниками. Перед нами стоял Посланник, вновь принявший облик Уэллса, из чего мы заключили, что клейтоновская взрывчатка, должно быть, уничтожила кое-кого из его собратьев, иначе они бы нас преследовали. Хотя прошло два года, я до сих пор помню взгляды, которыми мы обменялись тогда. В них сквозила горечь поражения и страх перед нашим будущим, который сегодня кажется мне наивным и почти смешным в сравнении с безутешной судьбой, что нас ожидала. Но яснее всего я вспоминаю отчаянные вопли Джейн, которая звала Уэллса, не переставая выкрикивала его имя, пока не сорвала голос. Хотя даже эти истошные крики бледнеют перед злобным рычанием, которое издал Посланник, когда его собратья, обследовав дно бассейна, вынырнули на поверхность, чтобы сообщить ему, что не обнаружили даже следа писателя: его драгоценнейший таракан сбежал, унеся с собой свою тайну. А это, к несчастью для него, превращало Вселенную в непредсказуемое место, где все возможно. Я до сих пор не знаю, что случилось с Уэллсом. Предполагаю, что он потерял сознание, ударившись о воду, захлебнулся, а потом его труп по какому-нибудь каналу вынесло в Темзу. И такой конец был бы для него самым лучшим.
В эти мгновения солнце садится за руинами Лондона, за мрачными лесами, осаждающими марсианский лагерь, а я, сидя в камере, тороплюсь поставить последнюю точку в своем дневнике — всего за каких-нибудь несколько часов до того, как будет поставлена последняя точка и в моей жизни, поскольку я не сомневаюсь, что не переживу завтрашний день. Мое тело вот-вот исчезнет навсегда, а может, это произойдет с моей душой, погрязшей в отчаянии и горечи. К счастью, мне удалось добраться до конца повествования, и мало что осталось добавить к тому, что я здесь рассказал. Тешу себя лишь надеждой, что, коль скоро я не сумел стать героем этой истории, может быть, читателю дневника, кто бы он ни был, по крайней мере интересно будет его читать. На большее я не рассчитываю. Подходит к концу моя жизнь, которую теперь мне хотелось бы прожить иначе. Но уже поздно вносить в нее поправки. Я ничего не в силах сделать, кроме как оставить на бумаге свое искреннее, хотя и запоздалое признание.
Из моей камеры видно, как ночь опускается на марсианскую пирамиду, лучше любого флага символизирующую завоевание планеты, которая однажды принадлежала нам, человеческой расе. На ней мы творили свою историю, на ней отдавали друг другу лучшее и худшее в нас. Ничего из этого, даже воспоминаний, не останется, когда испустит дух последний человек на Земле, и его смерть будет означать гибель целой расы. Вместе с ним умрем все мы.
Это то, что я в конце концов принял, хотя по-прежнему никак не могу понять.
Чарльз Леонард Уинслоу, образцовый заключенный марсианского лагеря в Луишеме.XXXVIII
Наступил рассвет, а Чарльз все еще был жив. Тем не менее он спустился в недра пирамиды, захватив с собой дневник, ибо был убежден, что это его последний день на Земле, которую ему с каждым разом стало все трудней узнавать. Всю ночь он метался в жару, дрожал от лихорадки, бился в конвульсиях на своем тюфячке, ожидая неминуемого конца, и в таком состоянии был вынужден отправиться на работу под пристальными взглядами марсиан, которые, должно быть, только и ждали, чтобы он упал. Но, к собственному удивлению, он по-прежнему держался на ногах и, перекатывая бочонки, заставлял себя крепиться и время от времени вспоминал, что должен сохранить хоть немножко сил на то, чтобы спрятать дневник.
Когда под вечер он чуть живой поднялся на поверхность, то, пошатываясь, направился к питательным машинам, где несколько заключенных уже стояли за второй ежедневной порцией еды, чтобы после этого разойтись по своим камерам. Чарльз не задержался возле них, а зашагал дальше, туда, где они не могли его увидеть, и остановился в нескольких метрах от того места, где, по его расчетам, проходила невидимая линия, включавшая ошейник. Дрожащими руками он выкопал в земле ямку и, убедившись, что никто на него не смотрит, спрятал в ней дневник. Конечно, лучше было бы доверить его почтовому голубю, чтобы тот, продемонстрировав свою выносливость, доставил дневник в одну из стран старой Европы, где еще остались свободные люди, но поскольку такого голубя у него под рукой не оказалось и он не знал, где искать людей, сумевших не попасть в лапы к марсианам, то пришлось довольствоваться тем, что есть, и закопать дневник на территории лагеря. Он положил сверху несколько камней и долго смотрел на маленький холмик. Непонятно, для кого он это делал. Весьма вероятно, что дневник так никто и не обнаружит, и время развеет его страницы, прежде чем они будут прочитаны. А возможно, через несколько дней на него случайно наткнется кто-нибудь из марсиан и, не задумываясь, сожжет. В конце концов, это лучше, чем если бы марсианин стал читать его вслух своим собратьям, насмехаясь над жалкой прозой, над недалекими рассуждениями о любви и тщетными усилиями, предпринятыми маленькой группой, чтобы ускользнуть от неизбежного. Да какая разница, найдут дневник или нет, подумал он, и ему вдруг стало стыдно за то, с какой целью он его на самом деле писал. Не для того, чтобы увековечить историю любви Гиллиама и Эммы или изложить на бумаге то, что ему удалось узнать о марсианах. Нет, если честно, им руководил все тот же эгоизм, который всегда присутствовал в его поступках: он хотел изобразить себя в выгодном свете, известить мир единственным доступным ему способом о том, что, хотя он и растратил жизнь впустую, но, по крайней мере в свои последние дни, сумел исправиться и вел себя так, как и должны себя вести все достойные люди.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
